9.
Жители Магадана и работники приисков меня особенно поразили и ошеломили своей психологией. Все они приехали из обжитых районов нашей страны, являясь членами большой советской семьи. У них за годы Советской власти должны были выработаться определенные взгляды и новые понятия. Но, к сожалению, это далеко не так. Немногие, приехавшие туда, остаются такими, какими они были до приезда на Крайний Северо-восток.
Все прибывающие туда в силу особых условий, независимо от занимаемой должности и положения, со временем делятся на три следующие категории: скряг, гуляк-расточителей и нормальных людей.
Наиболее многочисленные – это скряги. Их основной принцип заключается в накоплении как можно больше денег. Над каждой копейкой они дрожат и чем большей суммой обладают, тем в большей степени возрастает гобсековская жадность. У них со временем вырабатывается даже особая походка, манера поведения, с явно выраженным на лице корыстолюбием. Он уже боится тратить деньги, но их наличие делает его одержимым. Когда у него лежит в сберегательной кассе сто тысяч рублей, он на мелкие расходы занимает деньги у соседей и знакомых. Взять с книжки нельзя, жалко, так как завтра тогда у него не будет любимой кругленькой суммы – ста тысяч. Ну, а если на книжке больше, чем сто тысяч? Тоже нельзя брать. Хочется как можно скорее сколотить вторую сотню. И чем больше сумма, тем больше желание увеличить ее, и тем труднее какую-то часть взять на расходы. Алчность является необходимым следствием нездоровой страсти. Она порождает скупость и неблагодарность. Поэтому зря кое-кто думает, что добывать деньги – это безвинная игра, не заключающая в себе никаких опасностей.
В Магадане, в отделе в котором я работал, был некто Далин с женой. Оба инженеры, ранее работали в Ленинграде, в Механобре. Зарплату они там имели небольшую, как многие рядовые инженеры. Деньги тратили спокойно и жили нормально. Но вот приехали в Магадан и незаметно для себя стали рабами денег. Будучи уже пенсионерами, они купили квартиру в Ленинграде, дачу, мебель. Казалось, иди на заслуженный отдых, тем более возраст этого требовал. Так нет! Они решили накопить еще денег впрок. Причем, дело доходило до смешного. Они начали экономить на пище, одежде и т.д. Они настолько были поглощены накоплением денег, что уже не замечали той неловкости, которую они сами создавали вокруг себя.
И как ни странно, таких людей оказывается очень много.
Вторая категория – это гуляки-расточители. Очень своеобразные люди. Их тоже относительно много, хотя и меньше, чем первых. Они, как правило, хорошие работники, трудятся в поте лица два с половиной года, а затем получают семимесячный отпуск и спускают все свои сбережения до копейки, да так ловко, что приходится просить друзей выслать денег на обратную дорогу. Эти люди широкой русской натуры, купеческой. Один из наших сотрудников плыл по Волге на теплоходе. Собралась компания. Как водится, выпили и сели играть в преферанс. И вот в самый разгар игры наш северянин вдруг отказался продолжать игру. Со стороны участников и наблюдателей посыпались насмешливые упреки и шутки в его адрес. Причем, ему намекнули о его скупости, о боязни проиграть в карты небольшую сумму денег.
Сначала шутки не достигали цели, но потом стали задевать его, а затем вовсе вывели из себя. Чтобы доказать, что он не тот, за кого его принимают, наш герой, разумеется, крепко выпивший, подошел к буфету, закупил всю водку и на глазах этой шутливой компании, начал ящик за ящиком выбрасывать ее за борт в реку. Любители выпить начали его умолять оставить хотя бы один ящик, но он так разошелся и разъярился, что остановить его уже нельзя было. Вся водка с яростью была отправлена за борт, а сам герой с небрежно-скучающим выражением лица под общий смех и сожаление, ушел в каюту. На палубе, ярко залитой лучами солнца, еще долго был шумный разговор о случившемся.
Вскоре из Волжского пароходства в институт пришла бумага с описанием поведения нашего сотрудника. Было собрание. Зачитали рекламацию. Пристыдили его, и на этом закончилась эта история.
Другая жительница Магадана в курортный город Сочи привезла около 200 платьев и другого белья. Узнали об этом вот по какому случаю. В одном из санаториев она за большую сумму денег наняла весь обслуживающий персонал для глажения ее туалетов. Дирекция возмутилась и сообщила об этом в Магадан.
Конечно, это значительно меньше, чем 16 тысяч платьев императрицы Анны Иоанновны, но для наших времен и 200 многовато.
Или вот случай… В Магадане женщины изощряются весьма своеобразно. Туалет женщины оценивается не изяществом, а его стоимостью. Чем больше стоит одежда и украшения, одетые на женщине, тем больший эффект она производит, если даже и выглядит несуразно.
Не знаю, как там сейчас, но тогда ценилось не доброта женщины, ее изящество, красота, гримасничанье телом, ее кокетство, огненные глаза и обворожительная улыбка, свежесть тела и сияющая молодость, а дорогостоящая всякого рода мишура.
Жена одного большого начальника, будучи в Ленинграде, умудрилась скупить шкурки черно-бурых лисиц и только из серебристых спинок сшить себе шубу. Это ей обошлось в огромную сумму. Шуба не имела богатого и нарядного вида, но всех поражала ее стоимость и выдумка ее хозяйки. Ведь цель достигнута, хотя и неразумным путем.
Третья категория людей, которая не относится к числу скупых и расточительных, то есть категория без особых отклонений от (хотя и условных) норм поведения, - самая малочисленная.
Несмотря на все это своеобразие в поведении людей, наше пребывание в Магадане оставило у нас весьма благоприятное впечатление. Мы здесь почувствовали себя полноправными членами большого общества. Вся наша семья была довольна и моей реабилитацией, и работой, и тем, что мы увидели и узнали.
Когда наш Толик заканчивал 7 класс средней школы, мы с женой начали подумывать о постоянном устройстве своего местожительства. Ведь Магадан для нас был все-таки временным убежищем.
В результате переписки я получил приглашение в три места: в Алма-Ату, в институт минерального сырья АН Казахской ССР; в Симферопольский институт минерального сырья АН Украинской ССР и в Донбасс, в Ворошиловградский научно-исследовательский институт по обогащению углей. В Ворошиловград меня приглашал директор института Благов, тот самый Благов, который в период моей опалы проявил ко мне отеческую заботу. Я избрал Ворошиловград (Луганск). Это объяснялось ограниченностью проводимых исследований в институтах минерального сырья. Там исследования в области обогащения сводились, главным образом, к изучению возможности извлечения полезного ископаемого из новых месторождений руд. Да это и понятно. Ведь эти институты в своей основе являются геологическими. Совсем иное дело было в Ворошиловграде. Здесь велись работы более широко, затрагивали все процессы обогащения углей. Этот специализированный институт ставил целью не только глубокое исследование, но и разработку нового оборудования и процессов для повышения эффективности обогащения углей. Для меня, как специалиста в этой области, долгое время имевшего дело с различными углями Донецкого бассейна, здесь было значительно большее поле деятельности, чем в институтах минерального сырья.
Надо отметить, в выборе института я не ошибся. В целом работа оказалась интересной и увлекательной.
Директор института Благов принял меня хорошо. Первая наша встреча состоялась в его кабинете. Хотя в июле месяце после полуденного неба назойливые лучи солнца еще нещадно жгли, но в комнату они не проникали. Окна у Благова были зашторены, и в кабинете царила приятная прозрачная полутьма. При моем появлении Благов привстал и приветствовал меня энергичным пожатием руки, внимательно рассматривая меня своими колючими глазами. Затем несколько наигранным кокетливым тоном сказал:
- Прошу, садись, - и волевым жестом руки указал на кресло.
Вид у него был неуклюжий, угловатый, с плохо сработанным черствым лицом и оскалом, вместо приятной улыбки.
Немного поговорив о том, о сем, Благов предложил мне:
- Выбирай себе любую лабораторию, и я тебя назначу ее руководителем.
- Спасибо, - сказал я, - это неудобно.
Мне удалось отговорить его от такого предложения. Ведь каждая лаборатория кем-то уже возглавлялась. Мне не хотелось причинять кому-либо из них неприятности.
- Ну, хорошо! Тогда давай свое предложение об организации новой лаборатории. Направление работ новой лаборатории должно быть нацелено на разрешение актуальных проблем, которые требуются производству.
На второй день, а это было в 1959 году в июле месяце, я представил проект приказа и обоснование организации новой лаборатории с предложением примерной тематики ее работы. Приказ был подписан и с этого дня начала функционировать еще одна лаборатория по водно-шламовому хозяйству углеобогатительных фабрик, руководство которой было возложено на меня.
Благов всегда считался неплохим организатором и чтобы овеять себя еще большей славой, он через семь дней после моего приезда, добился у начальства трехкомнатной квартиры для моей семьи. Этим самым Благов выполнил свое обещание раньше данного им срока при приглашении меня на работу.
Быстрым решением этого вопроса мы были очень довольны, но еще больше похвалялся сам Благов. Он любил разыгрывать роль пробивного и независимого руководителя, обремененного большой ответственностью. Часто он предъявлял к сотрудникам требования, несоизмеримые с тем, что можно сделать в существующей действительности и, получая не то, что хотел, начинал злиться с примесью сумасшедшего умничанья.
Но как бы там ни было, я получил хорошую квартиру, в которой началась наша новая жизнь.
Так как из Магадана мы приехали с одними чемоданами с одеждой, то нам пришлось срочно обзаводиться мебелью, посудой и другими необходимыми предметами домашнего обихода. В связи с этим произошел интересный эпизод. До получения квартиры жена с сыном жили у своих родителей, в Донецке. К счастью сохранилась значительная часть нашей библиотеки, которую мы оставляли у стариков, когда уезжали в Магадан.
И вот, в новый дом все приезжали с мебелью и разным домашним скарбом, а мы приехали только с большим ворохом книг и с несколькими чемоданами. Новые соседи с удивлением спрашивали нас:
- Как же вы жили, что не привезли с собой и ломаного стула?
На фоне всех переезжавших мы действительно выглядели беспечными чудаками.
Соседи по подъезду, в общем, оказались приличные люди, за исключением одного безвредного пьяницы, который напивался пьяней пьяна и во время сна храпел на двух парах – когда тянул к себе, то басил, а когда отдувался, то бас переходил в дискант. Другой сосед - пенсионер, злостный клеветник. Всегда барахтался в грязных сплетнях и очень не любил никакой справедливости. Но их уже нет среди нас. Остальные, каждый в своем роде, но довольно приличные люди и было бы несправедливо нам жаловаться на них. В некоторых других подъездах нашего дома были худшие отношения между семьями.
Ну, а как коллектив института, где я проработал более 21 года?
В общем, довольно сносный. Пожалуй, надо сказать, хороший. Работоспособный и творческий. Много знающих и способных инженеров, да и результаты деятельности говорят сами за себя. Это - один из наиболее перспективных институтов, занимающихся вопросами обогащения углей. С организацией этого института технология обогащения углей, особенно в Донбассе, была резко улучшена. Был выполнен ряд работ, как по улучшению технологии, так и по созданию более эффективных и производительных машин и аппаратов.
Но, как водится, и в нашем институте на фоне общей творческой обстановки оказались случайные и недостаточно подготовленные люди. Особенно это плохо, когда такие люди попадают на руководящие должности. Как известно, в любом институте в наше время научные сотрудники делятся на две категории: на творцов и завистников. Первые создают, трудятся в поте лица, вторые – завидуют и стремятся к власти. Часто они же мешают первым эффективно работать. Но, чтобы у вас сложилось более полное и более четкое представление о работниках нашего института, начну по порядку с директора Благова. Он очень своеобразен и заслуживает более подробного описания.
Сначала о его положительных сторонах деятельности. Хороший организатор, даже довольно большого масштаба. Может заставить работать любого лентяя. Очень требователен и точен в выполнении своих обещаний. Его все, не то чтобы уважали, а скорее побаивались и его распоряжения всегда выполнялись. Но главное, весьма подкупающее его достоинство заключалось в заботе о людях. Он охотно помогал всем в устройстве их личных и служебных дел. Особенно в таких вопросах, как получение квартиры, в лечении и т.д.
Благов знал даты рождения всех сотрудников института и никогда не упускал случая лично поздравить того или иного, даже не знатного юбиляра. Он мастерски выбивал у вышестоящего начальства необходимое материальное обеспечение института и сотрудников. Был щедр на премии, но не забывал и себя. Если человек заболел, Благов оказывал ему внимание и заботу. И не только сам это делал, но заставлял оказывать внимание и своих подчиненных. Всякая жалоба или просьба со стороны любого сотрудника им охотно рассматривалась и принимались решения.
В общем, он любил быть полезным для всех, независимо от занимаемого ими положения. От оказанной услуги он всегда алел от восторга. Он сам себе как бы льстил.
Ко всему этому надо добавить его рьяную защиту своих сотрудников. Никому не позволял обижать их, даже высокому начальству. Он полагал, что все промахи сотрудников института и их недоработки он может сам устранить, без вмешательства со стороны. Любое вмешательство принимал за обиду, как бы указывающую на неспособность его самому навести порядок в собственном доме. И он действительно этого добивался. Он умел это делать лучше любого начальства. Своих сотрудников в глазах посторонних лиц он старался представить с самой лучшей стороны, если они этого даже и не заслуживали. Он как бы сам себе льстил тем, что сумел подобрать хороший, работоспособный коллектив.
Все это многих подкупало. На первый взгляд, кажется все хорошо, но стоит внимательно приглядеться и более близко ознакомиться с деятельностью, его тонкими приемами и сразу бросается в глаза, что в этом человеке наряду с хорошими сторонами мирно сожительствует очень много плохого.
Как известно, человечество не совершенно ни в чем – ни в хорошем, ни в плохом. Негодяй может иметь свои достоинства, а честный, порядочный человек – свои слабости, недостатки. А наша общая, народная слабость часто состоит в одинаковом отношении к порядочному и благородному человеку и к негодяю. Это одна из многочисленных непоследовательностей, которая, к сожалению, бытует в нашем обществе.
Конечно, надо прислушиваться к тому хорошему, что делает плохой человек, но нельзя допускать, чтобы оно скрашивало его недостатки, которые во много раз превышают его достоинства. Человек, потерявший уважение других, не вправе рассчитывать на легкое доверие к нему.
Таким мне кажется Благов, и вот почему. Он творит добро не ради добра, а скорее по прихоти, чем по убеждению. Ему хочется, чтобы о нем все говорили только хорошее и это хорошее явилось бы ширмой его отрицательных наклонностей, а их у него очень много.
Ведь стоит один раз проститься со своей честью и человек лишается самой большой своей прелести – совести. Совесть – понятие нравственное. Оно не регламентируется законами. За отсутствие совести человек к уголовной ответственности не привлекается. Но есть законы другие, действующие в согласии с правилами морали. Нельзя, конечно, безразлично относится к недобросовестному человеку. Достаточно привести несколько фактов, чтобы убедиться, что Благов именно такой. Вот они.
Как-то раз, не помню точно, когда именно, Благов пригласил меня к себе в кабинет и приказал секретарю никого не впускать. Меня это несколько насторожило, так как от него можно было ожидать и хорошее, и плохое. Главное, чем он обладал неограниченно, так это гневом. Гнев – это его стихия. Он считал гнев главным двигателем разумной деятельности. Поэтому моя настороженность была не случайной. С улыбкой на лице, в которой сквозило не добродушие, а спокойная наглость, он сказал:
- Ты знаешь, я ведь занимаю приличный пост, вечно занят множеством дел, бесконечными встречами с большим начальством и мне по существу некогда самому заняться диссертацией. А ученая степень кандидата технических наук директору такого научно-исследовательского института, сам понимаешь, крайне нужна. Это вопрос не только материального обеспечения, но, главное, престижа. Прошу тебя включиться в это дело. Я создам тебе соответствующие условия для проведения экспериментов и обработки полученных результатов.
Внимательно посмотрев на меня своими колючими глазами, он задумался и вроде забыл настоящий разговор. Он был весь во власти как бы нахлынувших на него каких-то воспоминаний. Затем он оживился и продолжал:
- Но мне нужны не только экспериментальные данные, но готовая работа.
Тут же, не давая мне опомнится, с высоты своего положения, как бы между прочим, дал мне, нижестоящему, понять, что он за сделанное ему даже маленькое добро, вознаграждает во много раз большим добром, но если ему кто-либо осмелится сделать маленькое зло, он отплатит куда более солидными неприятностями. Он опять окинул меня своими глазами, в которых играла лихорадочная улыбка человека свысока относящегося к другим.
Его слова прозвучали довольно прозрачным предупреждением мне. Я понял все и вынужден был согласиться, так как расставаться с работой и опять менять место в такой возрасте мне не хотелось.
Затем более дружеским тоном он добавил:
- Разумеется, об этом никто не должен знать.
Несмотря на все предосторожности, скрыть выполнение этой работы было просто невозможно, так как мне потребовались помощники, как при постановке экспериментов, так и при обработке полученных результатов.
Работа была выполнена быстро. Мы ни в чем не нуждались. Стенды были изготовлены мгновенно, и все необходимое было в нашем распоряжении.
Переплетенные экземпляры диссертации я принес Благову в кабинет и положил перед ним на стол. Глаза его стали масляными до приторности и он мне так сжал пять пальцев, что вся кожа на руке стала бледной, обескровленной. Лицо его торжествовало.
Я полагал, что на этом моя миссия закончена, но Благов решил иначе. Он был обрадован, взволнован и настороженным голосом предложил мне подготовить его к защите. Я сначала не понял значения слова «подготовить». На его лице появилась удивленно-идиотская улыбка, какая-то не свойственная ему ужимка с одновременным встряхиванием головы, словно он пытался избавиться от назойливой мухи, и продолжал:
- Видишь ли, я давно уже не занимаюсь деталями процессов обогащения, кое-что уже позабыл и мне трудно будет одному разобраться в этой работе, особенно в теоретической ее части. Я думаю, мы сделаем так. Будем уходить ко мне на квартиру и ты меня поднатаскаешь. Я уже договорился с директором Днепропетровского горного института Нестеренко о моей защите. Там все будет сделано, чтобы защита прошла успешно, но все-таки, - он немного замялся, - будет неудобно, если я не отвечу на какой-либо вопрос или не смогу правильно доложить теоретическую часть диссертации. С моим положением будет недостойно выступать неподготовленным. Ты меня понял?
Видите ли, его удерживает стыд. Он боится, что над ним будут в душе смеяться. Что это, угрызение совести? Скорее всего, нет. У него ее нет. Это правило поведения тех людей, которые, используя свое положение, разят своих подчиненных острым оружием, угрозами. Это прямой путь к человеческим порокам. Такое поведение заглушает голос разума. Люди типа Благова боятся молвы и боятся преодолеть этот страх. Ведь, если его победить, то надо принять решительные действия против самого себя и тем самым избежать западни, расставленной на их пути пороком. Этим людям невдомек, сколько таится преимуществ в самой привычке сознавать, что ты победил, вернее, удержал себя от нехорошего поступка. И только тогда можно узнать - какова цена этим поступкам.
Но Благов не таков. Об этих вещах у него ложное представление. По его понятиям, достигнутая цель всегда хороша, независимо от того, какими средствами и путями она добыта.
Итак, несмотря на этот позор, мы приступили к занятиям. Чуть ли не каждый вечер и по воскресеньям, мы уединялись в спальне его квартиры, развешивали и раскладывали иллюстрационные листы, я делал двадцатиминутный доклад, а он слушал. Затем мы менялись ролями. Он делал доклад, а я слушал и делал замечания.
Так мы бились несколько дней, а Благов никак не мог связно, а главное, правильно, изложить основные положения диссертации. Постепенно им овладела нерешительность, он потерял веру, появились сомнения в успехе. Чувствовалось, что он устал, нервничал, мял свое лицо ладонями. Внутри у него как бы что-то завелось, сосало его, а на лице лежала печать беспомощности и тоски, иногда прерывавшаяся печальной и страдальческой улыбкой.
Наконец, мы пришли к выводу, что мне следует написать все, что полагалось ему говорить в течение 20 минут во время защиты. Так я и сделал.
Эта трагикомедия была увенчана тайными приглашениями меня к себе на квартиру. Благов жил в доме, где жили некоторые сотрудники нашего института и он боялся, чтобы нас не увидели и не заподозрили в чем-то нечистом.
Несмотря на составленный мною реферат, всевозможные предосторожности и обещанную поддержку при защите, все же он не мог успокоиться и часто жаловался на сердце. Он очень боялся обнаружить перед аудиторией ученых нищенский уровень своих знаний.
И вот, сорокалетний с положением человек, довольно высокий, с выцветшим и невзрачным лицом, хитро бегающими колючими, почти заплывшими глазами, густыми и жесткими волосами на голове, про которые в старину говорили, что они хорошо росли благодаря тому, что в детстве их удобряли куриным пометом, стоит с бумагой в руке и сбивчиво не докладывает, а скорее вкрадчиво читает бессовестно присвоенный им текст.
Защита прошла относительно гладко, ведь защищал Благов, от которого многие сидящие в зале были зависимы. Несмотря на корявый доклад, никто не осмелился выступить с критическими замечаниями. Я так и не смог его подготовить хорошо. Во время доклада Благов часто, как школьник, искоса подглядывал в припасенную бумагу, чем портил впечатление слушателей.
После защиты был банкет. По приезде домой он тоже устроил довольно пышную вечеринку для руководящего персонала института и некоторого городского начальства. Был приглашен и я с женой. Сотрудники института знали истинного автора диссертации и тайком от Благова, многие из них, наиболее смелые, поздравляли меня с успешной защитой.
Появление таких людей, как Благов, в науке, не помогает ей, а, наоборот, портит ее и вносит путаницу. Благодаря этому истинные достижения науки, часто глохнут в скопище таких «ученых» и часто почести достаются интриганам и ловкачам.
Пока у нас еще нет такого общества, где все должности и звания распределялись бы в полном соответствии с дарованием и личными заслугами людей, где каждому было бы предоставлено заслуженное. В реальной действительности мы, к сожалению, этого еще не имеем. Тот же Благов, который всегда считал себя справедливым и великодушным, незаконным путем получил ученую степень. И это было бы еще полбеды, если бы его знания соответствовали полученному документу. Ведь он - не ученый и не собирался им быть.
Так вот. Получив документ кандидата технических наук, Благов на этом не успокоился. Он считал, что, будучи кандидатом наук, необходимо все время поддерживать имя ученого. Для этого нужно выступать в печати. Но как это сделать, будучи человеком, далеким от науки?
Путь тот же. Надо заставить работать на себя других. Так он и поступил.
Мною было написано четыре книги, на которых появилась и его фамилия. Более того, по его настоянию, была приписана и фамилия его заместителя Коткина. Благов сказал мне:
- Так надо. Для тебя это будет хорошо.
И как бы в свое оправдание, Благов своим немного хриплым и придушенным голосом, добавил:
- Я считаю, что в наше время протолкнуть в издательстве книгу для печатания, это, по меньшей мере, составляет 50% работы над составлением самой книги.
Как видите, он полагал, что хлеб ест не даром, а то, что он присваивает себе чужие труды и получает часть гонорара, это он не принимал во внимание. Хотя книги я писал не ради денег, а больше ради стремления к созерцанию, да к тому же я всю жизнь любил писать, но все равно его поступок оправдать нельзя.
Изданные таким образом книги, Благов рассылал всему начальству с дарственной надписью, в том числе и работникам нашего обкома. И случилось так, что в партийных органах работал некто Осьмин. Это хороший знакомый Благова. Наша семья с ним тоже хорошо знакома. Неплохая семья. И вот при очередном подношении нашей книги секретарю Обкома Шевченко, присутствовавший при этом Осьмин, зная настоящего автора книги, довольно недвусмысленно сказал Благову:
- Что вы дарите книги, на которых стоит несколько фамилий. Вот если бы вы сами написали книгу, это было бы совсем другое дело.
Благов промолчал, но на его слишком помятом лице появилось еле заметное раздражение. У него тут же блеснула догадка – заставить меня написать книгу от его одного имени. Он пошел на очередную авантюру.
Неприятное для него замечание Осьмина, так сильно задело его, что он обнаглел и на второй день потребовал от меня выполнить и эту работу.
Для меня эта миссия была, разумеется, неприятной, но он начал оказывать на меня сильное давление и, зная его способность систематически подкапываться под людей, позволивших себе ослушаться его, пришлось взяться за выполнение и этой работы.
Правда, здесь сыграло немалую роль и мое любопытство, стремление к изучению людей. В том возрасте я особенно стремился познать людей, их отношения, и потому относительно легко пошел на этот компромисс. Это оградило меня от неприятностей и в то же время помогло мне лучше познать людей такого типа. Сначала мне казалось, что я хорошо разбираюсь в людях, но столкнувшись с Благовым, я от удивления открыл широко глаза и не знал как мне поступить – возмущаться или, быть может, более подробно узнать принципы этих людей. До этого я знал людей по наружным признакам и оценивал их по этим качествам, но, как выяснилось при столкновении с Благовым, я весьма слабо представлял их душевный, вернее, внутренне-нравственный мир и их мировоззрение.
Делая уступку, я тем самым заставлял этих людей самих раскрывать полностью, до конца, свою натуру, свои скрытые желания и поступки. Я, конечно, понимал, что мои поступки нисколько не оправдывают меня. Но если учесть коварный нрав Благова, мое чрезмерное любопытство к таким людям и безвыходность создавшегося положения, все это в какой-то степени оправдывает мой поступок.
Благов, помимо неблаговидности его поступков, ставил себя в смешное положение в глазах истинных ученых. Уж не думал ли он, что если он ставит свою фамилию на чужих работах, то он в глазах других утверждает свой авторитет, свою славу, ученость? Что достаточно ему так поступить, и он становится известным специалистом в своей области?
Уверяю вас, все это со стороны таких людей есть напрасный труд, нечестный и недобросовестный прием. Благову неведомо, что поступая так, он себе в глазах других приносит куда больше вреда, чем если бы он так не поступал. Он самым бессовестным образом всю свою сознательную жизнь подменял истинную честь мнимой, им созданной. На авантюрах и вранье долго прожить трудно, даже такому увертливому и гибкому проходимцу, как Благов.
Ведь, в самом деле, что общего между честью порядочного человека и честью человека, добывающего себе положение и славу нечестным путем? Какова цена этой мнимой славе, если она чужая, тобой она только присвоена? Появление таких людей в науке оскорбительно и унизительно для нее.
Такие поступки во все времена истории никогда не считались ни достоинством, ни храбростью, ни геройством. Они всегда порицались, считались поступками непорядочными. Это пахнет волчьими повадками – увидел хорошую добычу, надо отнять. Причем, если волки поступают прямо, без всякой лжи и обиняков, то здесь мы имеем дело с обещаниями обкрадываемому, лживыми заверениями, всякого рода виляниями и, в лучшем случае, фамилия истинного автора оставляется на титульном листе, но не первой, боже упаси, а обязательно последней. Вот уж поистине дар божий! И людей такого толка, такое торжество лжи и наукохульства не то, что устрашает, а наоборот, воодушевляет и они стараются еще с большей энергией возвеличивать себя таким нечестным путем.
Неужели и в древности происходило то же самое? Откуда все это взялось?
Эти вопросы открывают широкое поле для размышлений и увлекательных исследований.
Да! Иные времена, иные и нравы. Но не все нравы в наше время хороши. Если истинная честь во все времена оставалась и остается неизменной, то нравы, как видите, меняются и часто в худшую сторону.
Я допускаю, что ошибиться можно раз, наконец, два раза, но когда ошибки превращаются в традицию, это уже не ошибки. Это уже порочная система. Меня всегда поражало, как с механической размеренностью среди ученых появляются новые и новые типы таких людей, словно их специально кто-то готовит.
А что мы должны думать о тех, кто подменил свою порядочность такими нечестными поступками?
К чему все это? Зачем руководствоваться бессмысленным тщеславием, если ты заурядный человек?
Такие люди боятся пожертвовать бесчестными приемами только потому, чтобы скрыть свое истинное лицо, чтобы всегда находиться на крыльях славы, не имея на нее никакого права. Ведь это трусость. Бахвал и трус всегда лезет из кожи вон, чтобы прослыть храбрецом. Это малодушие и боязнь быть самим собой. А жаль.
Их сжигает жажда славы, и утоляют ее не трудом и талантом, а путем грязных махинаций, лжи и других пороков.
Тот, кто только печется о своей карьере, а не о своем долге перед народом, тот, разумеется, не может прослыть человеком безукоризненно добродетельным. Эти люди не уважают себя, а потому они не могут равнодушно воспринимать истинное суждение других о себе. Вот они и стараются стать другими, более достойными, забывая, что их действия вызывают только презрение, а не уважение. Ведь, если человек не обладает особым даром, но он честный, за всю свою жизнь не запятнавший свою честь, не проявивший и признака нечестности и трусости, то такой человек, только за одно это уже вызывает уважение. Больше того, даже восхищение. Совесть таких людей всегда спокойна. Они могут идти с гордо поднятой головой. Жизнь таких людей достойна не упреков, а почитания.
В наше время Благов не одинок. Их, пожалуй, много, обирающих других и радующихся наградам, повышению в должности, словно коты валерьянке. Такой обычай особенно развит в науке, где такое подаяние, нечестно отнятое у других людей, только способствует увеличению числа подобных руководителей. Они становятся в какой-то мере бременем для общества. Они ведь не знают, или не хотят знать, что если ты украл чье-то творение, то тебя будут превозносить только при условии, что ты украл все, находящееся в поле зрения.
Все знают, что воровать нехорошо, поклоняться тщеславию – безнравственно, подчинять себя духу стяжательства – отвратительно. Но Благов и ему подобные дельцы делают это, и никогда не замечают, как они разменивают свое достоинство и моральные принципы на жалкое тщеславие. Выигрыш, добытый нечестным путем, никак не может покрыть того, что они вследствие этого теряют.
Всякие похвалы Благов принимал, как должное. Он не чувствовал никакого отвращения к ложным аплодисментам. Для него самая мягкая подушка – это лесть. Ему было приятно, когда им восхищались, желающие угодить. А таких людей всегда оказывается достаточно, если от тебя что-либо зависит.
Благов всегда стремился к славе Цезаря и власти Нерона. Когда он -перед начальством, у него умильный и вкрадчивый голос. Но его голос становится громоподобным и устрашающим, когда он обличает в своих подчиненных свои же собственные пороки и уверяет, будто он ничего от государства не берет, будто он в отличие от других, беспрестанно печется о нас, будто наше государство – это его вотчина и поместье, где он волен отводить нам смертным соответствующее место.
Благов часто свое высокомерие выдавал за здравомыслие. Он говорил покровительственным тоном, не скрывая самодовольного торжества. Хотя его помятое лицо и было обескровлено, восковое, но в минуты гнева оно покрывалось нездоровым румянцем и напоминало разгневанного кота. Он считал, что обида не отомщена, если обидчик, а скорее непослушный подчиненный, не узнает, чья рука обрушила на него кару.
Все его подчиненные находились с ним в даннических отношениях. Под всякими предлогами он из каждого выжимал то, на что тот способен. У одного статью, у другого книгу, у третьего подарок в виде тортов, конфет, фруктов, дефицитных продуктов, товаров, сервизов и т.д. Он не брезговал ничем. Даже лук ему всегда доставляли бесплатно. Особенно его черта стяжательства проявилась, когда его перевели в Москву начальником Управления сначала Комитета, а затем Министерства.
Частые вызовы работников с мест в Москву и использование их пребывания в своих корыстных целях, стало у него системой. Сходить в театр, отобедать в ресторане за счет приезжего, или засадить научного сотрудника за составление рецензий от его имени на статьи или диссертационные работы, которые ему присылали из редакции журнала «Уголь» и институтов. Так как статей в журнал всегда поступало много, а Благов являлся членом редакционной коллегии, то ежемесячно за труды других он получал дополнительно к окладу приличные деньги.
Благов всегда гонялся за большим кошельком. То гонорар получит за чужую статью, то за рецензию, кем-то написанную, то премию за разработку и внедрение чужих работ. Вот так и перебивался. А так как это им превращено в систему, то это давало ему приличную добавку к его, кстати сказать, немалому окладу.
Однажды ранней весной, когда в южных районах стремительно набирали силу вешние воды, а в Москве еще лежал снег, дирекция нашего института в порядке очередного подношения, послала в Москву для Благова специального представителя с парниковыми розами… В дороге розы завяли. Когда Благов увидел их, то пришел в негодование. Дело в том, что в этот день его жена была именинницей. Розы предназначались именно ей. В наш институт немедленно последовал грозный звонок. Дирекция забеспокоилась. Был срочно разработан и изготовлен специальный баул, в который вмонтировали сосуд с водой и свежими розами. Все это доставили в Москву в хорошей сохранности, и Благов на сей раз был доволен вдвойне: и свежим розам и оригинальному устройству, специально придуманному для доставки ему роз.
Жена Благова по своему поведению и взглядам - диаметрально противоположный человек. Она спокойна, молчалива, можно подумать, что носит в себе какие-то тайны. Ее нельзя назвать красивой, но круглое лицо отличалось свежестью и миловидностью со скромной улыбкой. Она полная, немного расплывчатая. По-видимому, смолоду была приятной женщиной, но она из тех, кто выглядит уютно и привлекательно, даже когда обветшала. Но если за ней понаблюдать, когда она становится самой собой, то легко заметить на ее лице усталость и преждевременное увядание, говорившее о безграничной грусти.
С подношениями дело дошло до того, что когда Благову исполнилось пятьдесят лет, руководители предприятий, трестов и институтов устроили в Москве ему пышное чествование. В Москву прибыли многочисленные делегации с солидными подарками. Только от нашего института было отправлено – кинокамера, киноустановка, картина, выполненная одним из днепропетровских художников по специальному заказу, набор тортов, фрукты, конфеты и другие продукты.
Все подарки преподносились нашей и другими делегациями не в Министерстве, где было скромное заседание по чествованию Благова, а на квартире. На заседании же были вручены только поздравительные адреса.
После пышной вечеринки сведения о многочисленных делегациях и увесистых подарках просочились в государственный контроль. Было возбуждено расследование неприглядного поведения Благова, но, по настоянию Министра Братченко, дело прекратили. Братченко считал, что предание гласности этого дела может в какой-то мере бросить тень на Министерство.
Казалось бы, Благову после этого следовало бы изменить свое поведение. Но этого не случилось. Изменились лишь методы его взяточничества. Они стали более утонченными. Его четыреедина сущность осталась прежней – это коленопреклонение, тщеславие, карьеризм и взяточничество. Все это осталось его особенностью и неотъемлемой частью. Такое сочетание наилучшим образом удовлетворяло его желания и потребности, хотя и не согласуется с духом времени и требованиями, предъявленными к советскому руководителю.
Он был нетерпим и даже оскорблялся, когда ему сообщали о чьем-либо ребенке из его хороших знакомых, но подчиненных ему, занимавшемся в школе успешнее, чем его сын или дочь. Его взгляд сразу приобретал какую-то тупость и болезненность, вроде в его душе зияла кровоточащая рана. Его семья, по его представлениям, должна во всем быть лучшей. Поклоняться должны не только ему, но и членам семьи.
Наша семья, которая считала себя обязанной этому человеку за его хорошее отношение в тяжелые для нас дни, оказалась в трудном положении. То, что для нас было проявлением дружбы и уважения, к величайшему нашему прискорбию, для Благова было источником развращенного эгоизма, злоупотребления нашей благодарностью и вниманием к нему, орудием, отягчающим наши поступки бременем его же пороков.
И в самом деле. У него отсутствовало правдолюбие. Человек должен прощать всякому, кто о нем сказал правду, которую ему неприятно слушать. А Благов даже за полуправду, да что там говорить, за одну шестнадцатую часть правды, готов забросать вас не только оскорбительными словами, но и недозволенными в наше время действиями. Он никогда ничего и никому не прощал.
Если говорить вообще о средствах достижения цели, то кажется всем ясно, кроме, конечно, Благова и ему подобных, что гораздо порядочнее выдвинуться благодаря своим способностям, чем благодаря способностям других.
О Благове можно только сказать одно. Он если и делал что-либо хорошее другим, то только для того, чтобы, с одной стороны, им восхищались и восхваляли его, а с другой, - чтобы сделать этого человека себе обязанным и при случае выжимать из него вдвое, втрое больше, чем его услуга. Это его метод, ставший основной целью его жизни.
Благов много делал и для института. И тоже не ради науки, а ради показа другим руководителям и своим подчиненным, что он может сделать то, чего не могут другие. Каждый раз, после удачного его визита к высокому начальству, он, довольный самим собой, с расплывшейся по его постному лицу улыбкой, принимал по очереди своих подопечных и спрашивал:
- Ну, как ты расцениваешь мой успех? Кто еще мог выбить это у начальства?
И тут же довольно хихикал, с умилением выслушивал похвалы в свой адрес, и чем они были льстивее, тем он чувствовал себя более нужным и полезным для государства.
Все подчиненные хорошо знали его слабости и, конечно, не упускали случая приятно пощекотать его самолюбие и тем самым избежать возможных неприятностей. К тому же человечество по своей природе немного склонно к угодничеству и говорит с начальством медоточивым голосом. Вот этим Благов широко и пользовался.
У вас может возникнуть вопрос, почему я много уделил внимания порокам Благова?
Видите, добродетелей, украшающих его, у него очень мало, хотя они, конечно, есть. Их можно по пальцам пересчитать. Они в его множестве пороков просто тонут, теряются. Причем пороки у него с течением времени появляются все новые и новые.
Например, он часто ездил за границу, в командировки. Ему всегда хотелось показать среди иностранцев, что он - незаурядный человек и занимает в нашей стране весьма высокое положение. Но как это показать? Он старался кого-либо из подчиненных ему инженеров брать с собой и этого человека пытался превращать в прислужника его персоны. Он должен был носить его чемодан, папку и т.д. Прием дешевенький, но оскорбительный для порядочного человека. Впрочем, он это любил делать не только за границей. Благову это почти всегда удавалось. Подхалимы возле начальства - не редкое явление. Но однажды он взял с собой инженера Кнышенко, который не захотел на глазах у иностранцев унижать себя и снисходить до роли слуги Благова.
По возвращении домой получился скандал. Крышенко вынужден был покинуть работу в институте и перейти в другую систему, чтобы избавиться от преследований Благова. Но самое удивительное, что никто из начальников не одернул Благова и не остановил.
Или вот такой случай. В нашем институте работал некто Соколов. Очень хороший специалист. Он много, активно и с большой пользой трудился на научном поприще. Можно сказать, очень жаден к работе. Видимо на этой почве у него развилась болезнь, связанная с нарушением психики. Причем, это у него происходило периодически. Он болел один-два месяца, а затем успешно работал полгода или даже больше года.
Соколов любил и умел писать не только статьи, но и книги. Его работы издательством охотно печатались. Благов это приметил и сразу решил использовать его в своих корыстных целях. По его предложению, Соколов написал статью и передал ее Благову. Через некоторое время ее напечатали в журнале под одной фамилией Благова. Соколова это возмутило, и он спросил Благова?
- А где же моя фамилия и моя часть гонорара?
Этого было достаточно, чтобы Благов затаил злобу против Соколова и начал его преследовать. Но не сам, а с помощью других. Таков уж его метод. С Соколовым он обращался внешне хорошо, а в действительности против него строил всякого рода козни. Дирекция института в угоду Благову создала Соколову невыносимые условия работы. Его в чем только не обвиняли: в несговорчивости, в обладании тяжелым характером и чуть ли ни в клевете на одного сотрудника и т.д. В результате Соколов, не подозревая, от кого это исходит, вынужден был уйти из института, тем более такая нервная обстановка приводила к обострению его болезни и он чаще начал болеть.
Казалось бы, на этом свое мщение можно было бы и закончить, но этого не случилось. Благов не таков.
Соколов написал кандидатскую диссертацию. Работа получилась неплохой. Во всяком случае, она вполне удовлетворяла всем требованиям, какие предъявляются к кандидатским диссертациям в области техники. Благов взял на себя миссию помочь Соколову в ее продвижении. Но вместо этого он ее заморозил. Первое, что он сделал, так это, втайне от Соколова, надавил на его научного руководителя, чтобы тот отказался от руководства. На этой почве Соколов разнервничался и заболел на длительное время. После выздоровления он продолжил работу над диссертацией. Закончил ее. И тут Благов взялся быть официальным оппонентом. Продержав работу у себя более шести месяцев, он вернул ее Соколову со словами отказа быть его оппонентом. Соколов опять заболел.
Каждый раз, когда дело уже доходило до защиты, его заставляли нервничать, и он вынужден был на длительное время выходить из строя.
Спустя несколько лет, Соколов, в конце концов, защитил диссертацию, но не в нашей системе, а в системе высшего образования, чтобы избежать очередного вмешательства Благова.
Перечень приемов и ухищрений Благова можно было бы продолжить, но я думаю, сказанного вполне достаточно, чтобы составить мнение о Благове, как о человеке и руководителе.
И вот такой человек получил повышение по службе, что позволило ему расширить сферу деятельности. Если он, будучи директором института, все же был ограничен в своей власти, то, попав в Министерство на руководящую должность, стал использовать в своих целях работников уже не одного института, а ряда институтов, трестов и фабрик.
Конечно, среди знавших Благова людей найдутся такие, которые возможно не будут согласны с моей оценкой его деятельности. И в этом ничего не будет удивительного. Те, кто был обласкан или облагодетельствован Благовым, знали его по внешним действиям, выглядевшим, в общем-то, эффектно, поэтому могли и ошибаться, так как истинное мировоззрение человека не всегда лежит на поверхности. Но вы не должны забывать, что Благов мною не выдуман досужим умом, как это часто делают писатели в своих романах, а списан с натуры. Я имел возможность за многие годы близкого знакомства с ним, вести откровенные разговоры, наблюдать за его деятельностью, бахвальством и поведением, которое он не считал нужным скрывать от меня. Я постарался нарисовать его таким, какой он есть на самом деле.
Природа наделила его способностью играть в жизни сложную роль, в которой хорошие его поступки обильно перемешиваются с плохими, я бы сказал, с отвратительными. Но так как в жизни хорошее не всегда переживает обильное дурное, то естественно, Благов выглядел в неприглядном виде. Если у человека пороки преобладают над мудростью, то чего же он хочет от людей – одобрения, порицания, восхищения или презрения, любви или ненависти.
Благову в большей степени надо было полагаться на рассудок, чем на свои неуемные страсти. Но, по-видимому, его рассудок - особа очень ленивая и редко себя утруждает подобной работой.
Второй фигурой нашего института являлся заместитель директора по научной работе Коткин. Это другого склада человек, но у него и много общего с Благовым.
Коткин имел более светлую голову, очень энергичен, иногда даже излишне, может разобраться в несложной научной работе. Для этого у него вполне достаточная подготовка. По его мнению, он принадлежит к тем людям, которые составляют оплот научной мысли. Но это, скорее, подсознательная его мечта, невысказанное вслух желание. В действительности, его жизнь целиком построена на неосуществимых надеждах. Он кичился знанием правил вежливости и утонченного вкуса. Короче, изображал безукоризненно воспитанного человека и усиленно пытался скрыть под внешним видом природную свою грубость. Он считал себя среди сотрудников института наиболее образованным и проницательным ученым. Катаясь на этих двух им же созданных коньках, он часто слишком пересаливал. Когда в пылу словоблудия входил в азарт, в его голове был хаос, а на языке - нахальство с примесью грубости. Когда же он успокаивался и становился самим собой, его лицо выражало туповатую хитрость. Его нахальство иногда приводило к тому, что он осмеливался напускать на себя важный вид и ставить себя на одну ногу с великими людьми. Когда выступал на Ученом Совете или совещании, то всегда прибегал к тону превосходства, создавал впечатление, что его слова исходят не от равного к равным, а милостиво исходят с недосягаемой высоты для остальных. Характерной особенностью было иногда то, что он убеждал других в том, во что сам не верил.
Коткин мог бы быть вполне неплохим работником, если бы сам работал. Но его нельзя отнести и к бездельникам. Он трудился и довольно много. Но вся его работа и щедрая растрата энергии использовалась им, как правило, в ненужном направлении. Много времени тратил на совещания, причем любил выступать без ограничения времени. Часто начнет что-либо рассказывать… и пошел колесить вокруг да около, и заносит его бог знает куда. Да так, что сразу и не поймешь, что же он хотел сказать. Свою речь пересыпал какими-то цитатами, часто даже не к месту.
Его основные принципы заключались в неограниченном желании всегда быть там, где начальство, выступать на совещаниях любого ранга, лишь бы начальство заметило. Он не любил находиться у подножья, всегда стремился к высоким должностям. Это было его венком честолюбия. Причем, на совещаниях или в частных беседах, он считал своим святым долгом кого-нибудь обругать. В связи с этим у него много недоброжелателей, но, разумеется, не среди высокого начальства, перед которым он всегда склонял голову.
Был всегда в курсе всех событий, технической политики, новшеств. Для этого бегло и довольно много читал, много выезжал на предприятия, но не для того, чтобы полученные знания вложить в новые разработки или передать молодым научным сотрудникам, а главным образом, для возможности в нужный момент блеснуть на каком-либо совещании, Ученом Совете, у начальства, своими знаниями. Полученные таким путем сведения часто им использовались для разноса кого-нибудь или какой-нибудь научной работы, написанной человеком по положению ниже занимаемой им должности.
Научными работами он не руководил, хотя по положению, это - его святая обязанность. Выполненные работы сотрудниками института им рассматривались дважды: составленные методики в начале года, да и то не всегда, и готовые отчеты по выполненным работам в конце года, когда их надо утверждать и отсылать в Министерство. В процессе выполнения работ Коткин почти никогда их не рассматривал и не вносил каких-либо изменений или дополнений. Он всегда отсутствовал, разъезжая по фабрикам или присутствовал на многочисленных совещаниях, выполняя особые поручения высокого начальства и т.д. В общем, был на виду.
Он любил часто бывать в высоких инстанциях, без толку суетиться в кабинетах, в коридорах, быть заваленным различными бумагами, справками, мероприятиями, которые, как правило, не доводятся до конца. Среди начальства Коткин имеет деловой вид, тратит много времени и этим самым без конца откладывает решение насущных вопросов института. Слишком занят, некогда.
Получается так, он реальное подменяет формальным, а формальное выдает за реальное. И чем искуснее это делает, тем труднее распознать его мнимую деятельность, которую не видно за такой активной шумихой. Его работа, вроде бы, очевидно, бросается в глаза, но все же она не деловая, без необходимой отдачи.
В общем, получается так: он что-то делает, суетится, тревожится, куда-то звонит, то смеется, то сердится, ему звонят, он кого-то принимает, с кем-то беседует, совещается. Любит на совещаниях идею подать, хотя она и невыполнима или вообще неприемлема, или даже вредна... все равно подает. Важно не это, важно, что она подана. Со стороны посмотришь, вроде бы горит человек на работе, но только от этого мало пользы. А он доволен – и собой, и жизнью. Деньги-то идут.
Коткин часто предлагал всевозможные теории, которые из-за их нежизненности тут же опровергались, но он не обращал на это никакого внимания. Истинных открытий, на которые могла опереться наука, у него нет. Он далек от этого. Его лицо, окрашенное болезненным румянцем, постоянно выражало превосходство и не выдавало его истинных чувств, хотя в иные минуты можно было наблюдать, что он - актер, каких мало, да еще с дерзким лицом.
Коткин часто торжествует, но не от разумного разрешения обсуждавшегося вопроса, а от того, что он поставил на его место свои домыслы, в которые сам часто не верит. Его доводы многие подчиненные не разделяли, но и не возражали. Это происходит от нежелания участвовать в бессмысленном обсуждении.
Вдобавок ко всему, Коткин еще большой болтун, жуликоват, лжив и мелочно завистлив. Говорит довольно развязно, свою речь без конца пересыпает остротами и довольно грубыми эпитетами, и если не вникать в их суть, то его замечания иногда кажутся даже остроумными.
Конечно, острые слова доставляют слушателям удовольствие, но это верно тогда, когда такие слова кусают другого не больно, а если они кусаются, как собака, то это уже не острота, а ругань. У него это бывает весьма часто и грубо.
Он очень нахален. Когда говорит, то часто входит в азарт, да так далеко заходит, что важные вопросы трактует как вздор, а чушь выдает за глубокомыслие. По его понятиям, иногда получается так: если вы кому-либо надавали оплеух, то в милиции будет оправдываться побитый, а не вы, лишь только потому, что он вывел вас из себя. Он непостоянен: сегодня говорит одно, завтра утверждает диаметрально противоположное и ищет смысл там, где его нет. В своих суждениях Коткин не очень последователен и чистоплотен. На него нельзя положиться. Может подвести. И уж очень любит деньги, неважно каким путем добытые, лишь бы деньги.
В своем кабинете, даже при скоплении людей, Коткин считает своим долгом ругаться, используя для этого известные и малоизвестные диалекты богатого русского языка.
Коткин защитил кандидатскую диссертацию. Вы думаете, сам ее сочинил? Ничего подобного. Поступил так, как и Благов. Пришлось нашей лаборатории, с ведома и по настоянию Благова, написать и ему диссертацию. Нельзя сказать, что Коткин не пробовал сам писать диссертацию. Но его попытки не увенчались успехом. Мешало отсутствие опыта, чутья, присущего исследователям и слишком большое самомнение. К тому же, его стиль никак не способствовал творческой работе, тем более, что к этому времени вошло в моду неписаное правило, по которому диссертации начальству должны создавать их подчиненные. Коткин так и сделал.
Да куда там ему писать такую серьезную работу, как диссертация? Он даже не удосужился выучить готовую работу, которую ему написали другие. Чтобы исключить возможные неприятности при защите и обеспечить себе полный успех, по его просьбе мною были составлены вопросы, которые затем роздали его знакомым членам кафедры горного института, где состоялась защита. Обилие вопросов и четкие ответы диссертанта на них, создало у членов Ученого Совета института хорошее впечатление и обеспечило положительное голосование.
Коткин особенно много стал говорить, дергать подчиненных, не выслушивать их и серьезно не вникать в их мысли, после того, как он получил ученую степень кандидата наук. Он поносил всех, вот только о себе умалчивал. Неосторожное высмеивание и несправедливое опорочивание со стороны Коткина работ научных сотрудников, особенно молодых, на таком важном заседании, каким является Ученый Совет, иногда приносило весьма существенный и часто непоправимый вред сотруднику. Ведь публично осужденный, иногда даже опозоренный, не может прибегнуть к самозащите путем опровержения несправедливого разбора его работы. Если ему и удается потом это сделать, то первое впечатление, оставленное у слушателей, не всегда сглаживается. Вот почему при обсуждении работ надо не поверхностно и предвзято рассматривать ее, а надо тщательным образом разобраться в деталях, отсеять ненужное и выделить хорошее. Тогда и автору будут ясны его недостатки и у аудитории сложится правильное представление о работе и ее авторе. При глубоком разборе работ, а не беглом и часто формальном их утверждении, можно достичь хорошего качества и быстрого роста научных сотрудников.
Никогда нельзя забывать – излишняя похвала, а тем более несправедливое опорочивание работ, - а у Коткина бывает и то, и другое, -почти всегда отрицательно сказывается на состоянии сотрудника и часто не помогает, а приносит вред.
У Коткина много печатных научных работ, но они написаны не им. В этом отношении он поступал несколько иначе, чем Благов. Если Благов говорил прямо, что ему нужно, то Коткин работы, написанные другими и поступившие к нему для получения разрешения на их опубликование, самым бессовестным образом браковал. Если не все, то, во всяком случае, многие. Особенно те, где ему хотелось быть соавтором. Это сразу было замечено научными сотрудниками и многие старались заранее ставить его фамилию, чтобы обеспечить гарантированный успех своей работе. Это касалось не только статей, но и книг. Так он обрел свой «литературный багаж». Причем, все статьи и книги, на титульном листе которых стояла и его фамилия, он высоко ценил, другие же публикации резко осуждал.
В общем, все, что он имеет, украдено у других, причем украдено неумно.
Такой стиль его работы привел к обнищанию в какой-то степени института. За все время своего существования, - а Коткин является научным руководителем с момента его организации, - институт до сих пор не имеет хорошо оборудованных лабораторий. Это большой минус в работе института и его руководителей.
Неуемные тщеславные желания Коткина не окончились на этом. Прошло не так много времени после защиты кандидатской диссертации, и он взялся за составление по работам, выполненным коллективом института, докторской диссертации. В научно-исследовательском институте нашей системы, который подчинен Благову, защита прошла блестяще. Но в ВАКе она получила отрицательную оценку, так как исследований самого претендента в работе не было. К тому же не было и теоретических основ, которые могли бы быть решением какой-либо проблемы. Работа состояла из компиляции кандидатских диссертаций, защищенных ранее некоторыми нашими сотрудниками.
Коткин был разгневан до последней степени и в пылу бешенства настрочил жалобу. ВАК назначил вторую защиту, но уже в системе не нашего Министерства. И на этот раз работа не была принята ввиду отсутствия в ней разработок, удовлетворяющих требованиям докторских диссертаций.
Одержимый страстью к чужим работам, к их присвоению, он все время был охвачен лихорадкой, подобно пьяному угару, и, поддавшись этой столь трагической авантюре, потерпел поражение. Как он потом ни кичился, но его поведение ему же послужило возмездием. Несмотря на разбитость и усталость, он с необычайной ясностью вспоминал случившееся в мельчайших подробностях. Обостренная событиями боль проникала до самых глубин его существа. Размышляя, он пришел к мысли, что вина лежит на существующих порядках и тех, кто поступил с его работой нечестно, дав отрицательные отзывы. В конце концов, вся злость вылилась на его подчиненных. После каждого разноса подчиненного на его лице отражалось удовольствие. Несмотря на это, некоторые подчиненные своим поведением по-прежнему поощряли действия Коткина, угождали и мирились с его разнузданностью и честолюбием. Правда, это уже делали не все. Появились и такие, в голосе которых послышалась нотка возмущения, протест, основанный на утверждении своего «Я».
Так и закончилась его бурная деятельность на поприще большой науки.
Чтобы как-то полнее охарактеризовать портрет Коткина и ему подобных ученых, приведу еще один пример из жизни, как нельзя лучше, раскрывающий глубину его знаний и поведения.
Как-то на работе ко мне зашел заведующий одной из лабораторий нашего института, некто Самылин. В разговоре мы затронули вопросы программирования. Он стал утверждать, что природа все закодировала, и в подтверждение своих слов привел такой пример: если взять любое дерево и создать ему благоприятные условия для роста, то все равно осенью оно обязательно сбросит все листья. Я не был согласен с его мнением и чтобы доказать ему свою правоту, весной, когда еще не раскрылись почки на деревьях, водрузил в колбу с водой срезанную веточку тополя и постепенно начал подпитывать ее раствором азотистых удобрений. Сначала появились листики, а затем корни, в виде множества белых нежных нитей. Веточка так окрепла за лето, что приход осени и зимы нисколько не повлиял на ее поведение. Листья были все время зелеными и свежими. Правда, со временем появились новые и новые листья, а старые постепенно отмирали, но маленькое деревцо все время было покрыто зеленью.
И вот однажды зимой, ко мне зашел Коткин. Увидев на окне растущий тополь, удивился и спросил:
- Как этого вы достигли, что зимой у вас пышно растет тополь?
У меня было какое-то игривое настроение, и я в шутку ответил:
- Воду, которой я поливаю тополь, обрабатываем магнитным полем.
Он внимательно и с серьезным видом осмотрел деревцо, пощупал руками листики и ушел. Я не думал, что он принял мою шутку за истину. Но как потом оказалось, это было именно так. Дело в том, что в то время на протяжении многих лет, да и сейчас еще, этот вопрос иногда настойчиво поднимается в печати профессором Классеном. Обработку воды магнитным полем он рекомендует применять для интенсификации процессов обогащения, в частности для флотации, осветления загрязненных вод. Его утверждения якобы основываются на многочисленных опытах. Больше того, его метод был даже внедрен на одной из фабрик Караганды, а один из его аспирантов защитил кандидатскую диссертацию. Классен поднял большой шум в печати и с настырной настойчивостью рекомендовал всем институтам и предприятиям широко использовать этот метод. Ряд институтов, в том числе и наш, занялись данным вопросом, но никто не смог получить сколько-нибудь положительных результатов. Все стали обращаться к Классену и посылать к нему научных сотрудников за разъяснениями и для ознакомления с его установкой. Но все оказалось напрасным. Он ничего не мог продемонстрировать и советовал посмотреть работу этой установки в промышленных условиях на фабрике Карагандинского бассейна. Наш сотрудник поехал на эту фабрику и установил, что установка давно демонтирована, так как она ничего не давала.
Спустя некоторое время, в печати появилась разгромная статья об этой лженаучной теории, но Классен не сдавался. Он уверенно и упорно настаивал на перспективности метода. Используя эту лжетеорию, он пытался стать членом-корреспондентом АН СССР, но был забаллотирован.
Но вернемся к нашему деревцу. Будучи хорошо знаком с шумом, поднятым Классеном и неудачами с внедрением этого метода, в разговоре с Коткиным я с иронией ему сказал об обработке воды магнитным полем, а он воспринял это за правду и тут же сообщил Классену об этом «удачном» опыте.
Вскоре состоялась конференция молодых ученых, на которой выступали маститые ученые и молодежь. Одной из секций руководил я. На пленарном заседании среди многих докладов был и доклад Классена на тему магнитной обработки воды. В своем выступлении он без всякого зазрения совести начал приводить примеры успешного использования этого метода. Слушатели с раскрытыми ртами узнали, что в Ростове какой-то его приятель врач намагниченной водой вылечивает людей от рака, а на лысинах мужчин выращивает обильные и пышные волосы, и наконец, он сообщил, что я с помощью такой воды выращиваю без почвы прекрасные деревья, которые можно посмотреть в кабинете Фоменко.
Все стали с любопытством смотреть в мою сторону. Представляете мое положение? Безобидный мой поступок сыграл со мной злую шутку. Потом многие ко мне подходили и спрашивали:
- Правда ли то, что сказал Классен?
Я оказался в затруднительном положении, но ради истины сказал им правду. Все хохотали от души.
Видите, к чему может привести несерьезность таких ученых, как Коткин и Классен.
Попытку получить диплом доктора технических наук делал и Благов. Он хотел сделать это иначе. Он предложил мне переехать в Москву, в подчиненный ему институт, расположенный в Панках (Люберцы), где, по его мнению, я должен написать ему докторскую диссертацию. Я категорически отказался, за что не раз имел серьезные неприятности.
Теперь несколько слов о новом нашем директоре института Жовтюке, который после Благова занял эту должность. Надо отметить, с директорами нашему институту не везет. Жовтюк пришел к нам из производства малоопытным, вернее совсем неопытным, так как впервые попал в науку, да еще сразу на руководящую роль. На вид он какой-то вялый, а на дряблом лице лежит печать усталости и меланхоличное выражение. Он весь немного обрюзглый, какой-то сырой, вот-вот расплывется еще больше. Походка у него разлапистая. Когда он смеется, то за всей его наигранной веселостью таится глухой страх, о чем всегда говорят его глаза. Да это и понятно. Ему всю жизнь пришлось только и делать, что приспосабливаться к духу времени и желаниям начальства.
С приходом в институт у него были благие намерения. Он хотел ознакомиться с научной деятельностью института, войти с головой в науку, но этого не случилось. Как только он немного ознакомился с положением дел вообще и, главное, со взаимоотношениями с высоким начальством, он все научные дела оставил в покое и занялся только одним – услужливостью начальству, особенно Благову.
В свое оправдание он даже придумал теорию, а возможно и заимствовал ее у более опытных руководителей, согласно которой, надо любыми средствами добиваться благосклонности у высокого начальства, так как - какого мнения они о директоре, такого же мнения и об институте. Видите, как хорошо получается.
Жовтюк мало интересовался научными работами и нуждами коллектива. Он требовал только экономический эффект от внедрения разработок института. Это было необходимо, чтобы при отчетах блеснуть хорошей отдачей на один рубль затрат. Он, скорее, похож не на директора института, а на того человека, который регулярно посылает справиться о состоянии своих больных друзей, но никогда не выслушивает ответа.
Когда Жовтюка ругает начальство, он молчалив, безмолвен, с почтением опустив голову и тупым выражением лица, стоит перед начальством, терпеливо ожидая следующих оплеух. Он так уставал от вынужденных при начальстве улыбок и напряжений, что, когда оставался один, только тогда мог отдохнуть. В эти минуты он даже жаловался на свою судьбу, слабость характера. Но стоило ему появится перед начальством, как опять становился самим собой, и до неприличия позволял издеваться над собой. Свои неудачи в неумении себя держать с достоинством перед начальством он объяснял тем, что люди повсюду наделены добром и злом и всем присущи недостатки. Он - не исключение, и потому жизнь надо принимать такой, какая она есть.
В общем, слабый руководитель, как в отношении организации, так и в отношении исследований. Он не умел и не умеет справедливо распределить ни наград, ни наказаний. Безвольный, задерганный, очень осторожный перед начальством и до невероятности послушный. Короче, сам себе не хозяин. По поведению его смело можно отнести к числу «придворных слуг».
Он относится к той категории руководителей, которые сами не работают и не умеют работать, а предпочитают, чтобы их кормили жеваным, чем разжевывать самому. Но, как известно, руководитель, за которого думают другие, это не руководитель. Он только набивает себе брюхо и более чем аккуратно гнет спину перед начальством. Строго придерживается старой проверенной истины: «Лучше смолчать, чем нажить неприятность».
Если современных людей, как теперь принято, дружно хлопающих в ладоши начальству, разделить на три категории, то получим: искренних людей; людей, плывущих по течению потому, что так делают другие; и лицемеров, карьеристов, которые думают, авось и я выдвинусь. Жовтюк, пожалуй, относится к третьей категории. Одним он позволяет себя унижать, с другими изворотлив, чтобы самому на этом фоне выглядеть в лучшем виде. Пользуется притворной дружбой, высказывает кажущееся доверие, делает кое-когда великодушные поступки, пускает в ход лесть – вот чем он добивался положения и хорошего суждения о себе. И все-таки таким людям завидовать нельзя. После очередной взбучки он не спал. Мучился лихорадочной бессонницей, перемежавшейся тяжелыми снами. По утрам вид у него был помятый, видимо, его положение достается ему нелегко. Что же его заставляет нести это бремя? Не лучше ли оставить эту должность? Нет, невозможно. Удерживает его все тоже извечное человеческое тщеславие, стремление быть на виду. Немалую роль играет и обеспеченность.
Несмотря на полное отсутствие способностей к научным исследованиям, Жовтюк, как и многие подобные ему руководители, тоже пожелал иметь ученую степень кандидата наук. Пожелал и получил. Усилиями ряда сотрудников института была сочинена и ему диссертация. С этого дня и он стал аккуратно получать положенную зарплату ученого, не будучи им.
Чтобы быть справедливым, необходимо отметить, Жовтюк своим поведением нисколько не мешал выполнять работы и проявлять инициативу при проведении исследований. В этом отношении он хорош и покладист, но только в том случае, если не затрагиваются его личные интересы, чего он больше всего боится.
Несмотря на нерадивое отношение Коткина и Жовтюка к существу проводимых исследований, работы института в целом - неплохие и заметны, как на производстве, так и в научном мире. Все это объясняется хорошим подбором людей, на редкость деловым и работоспособным, в основном, средне-командным составом сотрудников – прежде всего заведующих и старших научных сотрудников. Это - заслуга Благова, который в бытность директором, пригласил ряд сотрудников в институт. Весьма инициативным оказался и младший научный персонал. В общем, коллектив института был вполне здоровым, но и он делился на категории: деловых, с хорошей теоретической подготовкой, дельцов-коммерсантов, весьма инициативных по выбиванию экономических эффектов и премий для себя и, наконец, неплохих организаторов. Для отраслевого института прикладного значения наличие в его составе людей с хорошими организаторскими способностями очень важно, так как с их помощью успешно внедряются выполненные разработки.
О взаимоотношениях между заведующими лабораториями, заведующими секторами и их подчиненными, мне хочется рассказать особо, ибо я сам многие годы работал на этой должности.
Наблюдая за поведением тех и других, я пришел к выводу, что некоторые заведующие считают своих подчиненных, если и не круглыми дураками, то, во всяком случае, малознающими людьми и совершенно не замечают среди них более умных, чем даже они сами. Такие заведующие не выказывают ни малейшего уважения к подчиненным, а вот подчиненные обязаны им поклоняться. Если они веселы – все должны радоваться, если они печальны – подчиненные должны сочувствовать.
Другие заведующие мнят себя почтенными людьми, но что бы они сказали, если бы послушали, что о них говорят подчиненные в своем кругу, среди знакомых. Они поносят их, но не забывают отмечать и достоинства. Таково уж поведение подчиненных. И делается это не всегда со злостью, часто «просто так». Если пересказать все, о чем говорят подчиненные о своих начальниках, шепчут друг другу на ухо, то несдержанный и неуравновешенный начальник не только изумился бы, но и пришел бы в ужас.
Конечно, встречаются разные сотрудники. Есть такие, для которых никакой заведующий - не герой в их глазах. Но это исключение.
Справедливый и знающий заведующий, как правило, всегда внушает своему подчиненному уважение.
Любому заведующему надо показывать своим подчиненным себя таким, какой он есть на самом деле. Нужно быть всегда прямым и откровенным и тогда нечего бояться, что его поступки будут противоречить его словам. Собственная мораль не должна отличаться от той, которую он старается внушить подчиненным. Надо везде и при всех, и с глазу на глаз, изъясняться одинаковым, бесхитростным языком.
Если подчиненные в своем начальнике видят честность и справедливость, то и они незаметно для себя меняют свое мнение и становятся такими. Личный пример заведующего - сильное воспитательное оружие и им не следует пренебрегать. Личный пример, как утверждают ученые, сильнее власти. Как на фронте только храбрые могут увлечь за собой других, так и в науке это могут сделать только знающие и инициативные люди.
Если заведующий лабораторией не переносит возражений, обрывает своих подчиненных, он тем самым рвет нормальные связи с ними и в их характерах воспитывает вместо правдивости - лживость, недоверие и даже злобу. Поступая так, такой заведующий постепенно окружит себя льстецами, и винить некого, так как сам сделал их такими.
Излишнее самомнение лишено предвидения и постоянно жертвует будущим во имя власти. Это своего рода оплеуха, которую кое-кто из начальников наносит сам себе.
Опыт показывает, что отношения между заведующим и подчиненными изменяются вместе с формой руководства. Она придает одним и тем же сотрудникам различное состояние: возвышенное, упадочное, мужественное, робкое.
Кто получил пост заведующего лабораторией или сектора, у того уже нет времени изучать принципы руководства и методы ведения исследований. Он должен заниматься совершенствованием своих знаний только попутно, но главное применять на практике свои знания и организаторские способности.
Плох тот заведующий, который не может установить во вверенном ему подразделении мир и верность между ним и своими подчиненными. Хуже, если это достигается не взаимным уважением и личным примером, а ценой взаимной вражды. Нужно всегда объединять, незаметно побуждать и способствовать подчиненным оказывать друг другу услуги и добиваться того, чтобы каждый почувствовал, насколько ему приятно трудиться среди своих сотоварищей по работе. Оказываемая товарищу услуга никогда не проходит даром. Ведь кто-то из них заметит, расценит это положительно и с еще большим уважением отнесется. Такая взаимная благожелательность создает доверие друг к другу, честность, привязанность и спокойную работоспособную атмосферу среди коллектива. Все это не отвлекает от основной их деятельности, а наоборот, воодушевляет их, сплачивает, и работа спорится лучше.
Такой уклад в коллективе порождает возвышенные чувства, стремление к чему-то новому и оберегает вас от возможных неприятностей и гнетущей атмосферы. В такой обстановке труднее становится преступной морали найти отклик среди членов коллектива.
Часто в наших, вполне здоровых научных коллективах, встречаются отдельные личности с дурными и даже подленькими манерами и поведением. Что они из себя представляют? Вот их портрет: юношеские их мечты так и прокисли, не осуществились. Все надежды на хорошее и легкое будущее утрачены, их вечно тревожит зависть, им опротивело все из-за неудач в борьбе за свое положение. Все это приводит к тому, что они принимают позу обиженного и попадают в число неблагонадежных, смешных и даже в клеветники. Пища для них всегда находится. Скрытая жизнь некоторых руководителей в устах таких людей часто искажается в угоду вымысла.
Такие люди под видом товарищеской помощи стараются внушить сотрудникам свои собственные нездоровые убеждения, которые часто вызывают всевозможные разлады, недовольство друг другом, раздражение начальником и т.д. Они стараются сами или с помощью других, попавших под их дурное влияние, накалить в коллективе нездоровые страсти, посеять вражду, интриги и под видом критики, борьбы с несправедливостью и поиска правды, нарушают гармонию.
Такое уродство в коллективе недопустимо. Чтобы его избежать, надо всем сотрудникам не покрывать такое поведение тех, кто вольно или невольно стремятся принести вред кому-либо. Тот, кто сторонится этих людей и не ведет с ними открытой борьбы, тот сам поступает нехорошо, так как своим поведением лишь утаивает то, что должно стать достоянием всех.
В конце концов, кто систематически терпит и прощает недозволенные поступки и клевету, тот сам может стать таким же. Кто видит, как совершается нарушение норм поведения кем-либо в коллективе и не разоблачает его, тот сам не менее виновен. Нельзя быть хладнокровным и якобы бескорыстным укрывателем и равнодушным к несправедливости, которая совершается на твоих глазах. Это дурные наклонности.
На событиях своей жизни я не останавливаюсь особенно подробно, так как теперь она относительно бедна интересными приключениями. Мне, кажется, что вам важнее знать мой характер, чем мои приключения. Моя жизнь была простой и протекала со скучным однообразием, в кругу заведенных привычек. Поняв ее, вы легко поймете, на что я способен и что мог совершить. Я человек заурядный, скучный для окружающих, и часто бываю неприятен даже самому себе. Жизнь у меня складывалась так, что я почти все время оставался в тени, хотя и придерживался собственного мнения. Я был известен только самому себе, без надежд на блестящее будущее. До женитьбы я никого не любил, но не в силу того, что был лишен свойств самца, а женщины – самок, а потому, что женщины мне казались каким-то третьим полом, а я четвертым. От природы я был человеком вдумчивым, относительно спокойным, хотя и не всегда, сердцем холоден, но житейские обстоятельства развили во мне созерцание. Попытки в разговорах обладать дипломатической сдержанностью не увенчались успехом. Внешне иногда я принадлежу к числу тех, которых часто называют бесчувственными, а на самом деле я не такой. Я просто лишен тех страстей, которые мешают человеку следовать своему разуму. Будучи мало чувствительным к удовольствиям, мне всегда тяжело было видеть страдания людей, которые они получали от безудержного стремления к наслаждению. Главным моим началом во всем являлась любовь к труду, любознательности и порядку. Самая большая моя страсть – это страсть к наблюдениям. Я усиленно выработал у себя меткость наблюдения над людьми и их характерами. Не знаю, насколько мне это удалось, но занимался этим я много. Я очень люблю читать мысли людей с помощью такого прекрасного средства, как хладнокровное, безучастное наблюдение за поведением, поступками и мыслями людей. Такой анализ особенно успешен, когда ты стараешься быть незаметным, но исподтишка рассматриваешь намеченный объект. Люди, когда они не знают, что за ними наблюдают, становятся самими собой, и в эти моменты более четко проявляются их истинные черты характера. Они становятся более доступными для наблюдателя.
Долгий мой опыт развил во мне какое-то чутье, благодаря которому я редко ошибаюсь. Это явилось как бы некоторой наградой мне за постоянные мои наблюдения и обобщения полученной информации.
Все это я делал не потому, что люблю обшаривать укромные уголки чужих сердец и не затем, чтобы потом злословить. Нет. Я все воспроизводил с целью выяснения человеческих взглядов, отношений и их более глубокого познания. В человеке природой заложена жажда игры, вечно живущая, и проявляется она в самых разнообразных формах. Страсть играть какую-то роль является частью человеческой совести, ибо в основе игры всегда лежит прежде всего корысть.
Я не люблю сам играть роли, да это и не в моем характере, но иногда приходится. Страстно люблю созерцать, как играют другие. Наблюдая, я часто удивлялся полученным результатам, но еще чаще внутри судорожно смеялся. Поймите меня правильно. Не тот хорошо жизнь прожил, кто хорошо спрятался от людей, хотя истинное счастье и невозможно без одиночества. Я предпочитал находиться в тени, чтобы незаметно наблюдать за другими, за теми, кто особенно любит двигаться в полосе света, как это делал, например, Коткин. Я не любил, чтобы яркий свет слепил мне глаза. Это мешало бы мне более четко различать достоинства и недостатки людей. Но кажущееся, на первый взгляд, мое равнодушие к людям вовсе не делает меня независимым от них. Я всегда старался не быть на виду людей, особенно, если это высокопоставленные особы. Но я всегда чувствовал потребность, как бы исподтишка видеть их, наблюдать за их поведением. Я к ним никогда не питал чувства коленопреклонения, но они мне всегда были необходимы для изучения, размышления. Для меня мыслить – значит жить.
Общение с людьми необходимо для понимания человеческого характера, ибо как бы тонко человеческая природа ни была изображена писателями, настоящие практические сведения о людях можно получить только при общении с ними. Ведь добытые знания из книг – это копия с бледной, часто малоправдивой копии, в силу чего в ваших знаниях не будет доставать ни правдивости, ни живости оригиналов. Причем, общение с людьми должно быть широким, то есть с людьми, занимающими различное положение в обществе, потому что нравы одних не всегда соответствуют нравам других. Например, притворство и часто излишнее кривляние нашей интеллигенции выглядит более выпукло и уродливее на фоне простых людей и наоборот: малая учтивость и обходительность простых людей режет глаз интеллигентному человеку.
Чтобы все это знать, надо общаться с теми и другими, а потом путем сравнения, познавать их. Только тот может хорошо понять горе, кто сам его прочувствовал.
Возможно, вы с недоумением спросите меня: разве коллекционирование людей может доставлять удовольствие человеку?
Могу ответить только положительно. Безусловно, да! Ведь это - готовый и самый правдивый материал, который не надо выдумывать, как это делают некоторые романисты. Жить все время среди людей и не интересоваться ими – это то же самое, что жить у моря и не купаться. Нельзя на жизнь смотреть, как на веселое времяпрепровождение.
Наблюдения за подчиненными или равными мне по положению, с которыми я работал или часто по роду работы сталкивался, не представляли для меня большого труда распознавать их и отмечать у них хорошее и дурное. Конечно, среди них встречаются разные по характеру и поведению – замкнутые, хитрые, лукавые и открытые. Но все же с ними легче, чем с теми, кто играет более высокие роли. Подчиненные все-таки более откровенны были со мной, а если и не со мной, то между собой. А это как нельзя лучше характеризует их внутреннее содержание и стремления. Их значительно легче видеть насквозь.
Другое дело начальство. Оно редко говорит, что думает. Положение не позволяет. Обстановка, в которой мне приходилось общаться с начальством, совсем иная. Здесь постичь истину труднее. На работе начальник редко становится самим собой, а это затрудняет его изучение. Кроме, конечно, самодуров, которые ради глупого самолюбия и желания показать свою власть, легко обнаруживают свои дурные стороны. Большинство же начальников ведут себя в соответствии с требованием обстановки. Их поведение и помыслы должны соответствовать духу времени, официальному курсу политики, выраженной еще более высоким начальством. Эти люди часто говорят не то, что сами думают. Они являются конъюнктурщиками. Большинство из них «рисуются», или, вернее, подделываются к существующим требованиям. Многие из них просто боятся рисковать своим положением, и особенно те из них, которые попали на высокие должности не ради своих достоинств, а в силу угодничества или другими подобными путями. Вот этим-то уж действительно приходится играть роль, да еще как тонко. Их всегда подхлестывает страх потери теплого местечка. Типичным представителем такой категории руководителей является наш директор института Жовтюк.
Но, несмотря на все их ухищрения, разгадать можно все. Ведь играть роль надо уметь. Для этого тоже надо иметь какие-то, если не таланты, то хотя бы способности. А где их взять, если им природа этого не отпустила, а сами они в свое время не позаботились о приобретении порядочности и трудолюбия.
У этих людей свой закон – любовь прежде всего к самому себе, или иначе говоря, – никогда не забывай самого себя, ну, потом уж, родственников. До остальных у них дела нет. Если что и делается для других, то вынужденно, ради ограждения себя от возможных неприятностей.
Так вот, чтобы все это познать - и не только дурные, но и хорошие стороны, - я начал сравнивать разных людей, их поведение, высказывания и те потаенные их мысли, которые мне казались неоспоримыми. Этот метод позволил мне узнать одних людей при помощи других. Одно созерцание дает мало, надо еще действовать, так как это позволяет видеть, как другие действуют. Познавая смысл чужих мыслей, я вырабатывал при этом свои убеждения.
Получилось так, я сам стал как бы актером, чтобы сделаться зрителем. Иначе ведь нельзя достичь цели.
Если многие писатели человеческую жизнь сравнивают с драмой, показываемую с театральной сцены, то чему же здесь удивляться, если мы в жизни все являемся актерами.
Театральное представление есть не что иное, как подражание действительности и тем, кто своими произведениями или игрой более искусно подражает жизни и созданные ими копии могут сойти за оригиналы, мы воздаем похвалы. Но если их копии мало сходны с действительностью, мы их освистываем. Так поступают все. Поэтому не удивляйтесь, если я кое-кого освистал.
В своей жизни я был не только наблюдателем. Я был рядовым инженером, небольшим начальником, научным сотрудником, исполнителем и научным руководителем лаборатории.
Интересовался литературой, политикой, много сам писал инженерных и научных работ и занимался другими вопросами. Короче, я действовал, играл, - как хотите назовите, - но жил деятельно, был актером и это позволяло мне одновременно быть и зрителем. Я увидел, что, не действуя, вряд ли можно кое-что узнать. Людей можно хорошо знать не из литературы, часто мнимых и философских противоречивых рассуждений, а только из длительного общения с ними.
Меня часто в праздных разговорах спрашивают: люблю ли я музыку?
Этот вопрос всегда меня ставил в затруднительное положение. Если говорить откровенно, то в музыке я почти ничего не смыслю. У меня нет ни способностей, ни ее понимания. И это правда. У меня нет слуха и почти полное отсутствие музыкальной памяти, вследствие чего я лишен возможности улавливать тонкости. Если мозговая память меня всегда выручала и безошибочно отыскивала то, что ранее отложилось в моей голове, то музыкальная память помогает мне скорее что-либо забыть, чем вспомнить или воспринять. При относительно тонком общем вкусе и достаточной восприимчивости я оказался недостаточно глубоким в музыке. Очевидно, я лишен особого чувства, этой струны, а если и наделен, то она слабо натянута и плохо звучит, сколько ее ни дергай.
Если из моих уст еще можно что-то извлечь, то из слуха, к сожалению, - почти ничего. У меня нет достаточного родства между моими устами и слухом. Вот почему, когда в компании поют песни, я способен только подтягивать про себя, а вслух не получается, много фальши.
Но если говорить еще более откровенно, то музыка меня трогает, и я к ней предрасположен. Когда слушаю музыку, у меня появляется какое-то подсознательное чувство, возможно даже не связанное с памятью, но чувство, которое меня возбуждает или угнетает, в зависимости от характера музыки. В общем, она меня трогает и часто довольно сильно. Я ее чувствую каким-то иным способом, чем одаренные люди, но воспроизвести точно и свободно мелодию не могу. Для того, чтобы я хорошо запомнил мелодию, я должен прослушать ее несколько раз. Но так как музыка, по утверждению знаменитых музыкантов и специалистов, создана для того, чтобы ею наслаждались, то мы все к ней неравнодушны, в том числе и я. Люблю музыку безукоризненную, совершенную, насквозь проникнутую неуловимым нравственно-логическим величием и торжественностью стиля. Современную джазовую музыку не люблю. Возможно, это объясняется полным отсутствием у меня танцевального зуда в ногах.
Я считаю, не так уж важно научиться кое-как играть на каком-либо инструменте, но важно понимать саму музыку, ее содержание. Это позволит из будничной серости вознестись в звучащий мир сладостных чувств. Ведь музыка – это нечто большее, чем ласкание слуха или приятное послеобеденное развлечение.
Недаром же кто-то о бетховенской музыке сказал так:
«Когда ее слушаешь, то сначала мало-помалу ощущаешь страшную тяжесть, сдавливающую грудь, словно живешь в ужасном кошмаре, затем чувствуешь, что волосы становятся дыбом, зубы крепко стиснуты, все мускулы напряжены, и, конечно, холодные слезы, слезы томительной тоски и ужаса с трудом пробиваются сквозь закрытые веки и завершают это жестокое волнение. Если бы не лились слезы, то можно сойти с ума, слушая его музыку».
Вы вправе усомниться в моих способностях и тем более в высказываниях по этому поводу. В какой-то мере я с вами согласен, но согласитесь и вы со мной, что бывают случаи, когда человек, не владеющий слухом, может разбираться в музыке. Ведь музыка не только служит для очарования нас звукосочетаниями, но она воодушевляет нас и мы часто действуем под ее влиянием.
Возьмите, к примеру, Жорж Санд. У этой женщины не было слуха, она не владела ни одним инструментом, и это ей не помешало иметь глубокое представление о музыкальном искусстве и быть более справедливой в своих суждениях, чем критики казуисты.
О себе можно сказать еще следующее. Если период моей работы в Магаданском институте был весьма творческим, то здесь мной сделано не меньше, пожалуй, даже больше. Самые крупные работы написаны мною здесь. Но самым главным своим достижением я считаю создание лаборатории и воспитание кадров. Ведь лаборатория началась с меня одного. Затем пополнение велось не опытными исследователями, а молодыми специалистами, совершенно не знакомыми с процессом. Теперь это хороший опытный научный коллектив. Правда, за последнее время часть из них покинула лабораторию и работает в других местах весьма успешно. За эти годы в коллективе были и случайные люди, но мне удалось от них избавиться и тем самым поддерживать хорошие товарищеские и творческие отношения среди сотрудников.
От человека со змеиным ядом в душе и грязными мыслями, лучше избавиться, чем вести с ним опасную игру. Да, это и не в моем духе. Ввязавшись в поединок с таким человеком, значит чем-то походить на него, и чем-то его копировать и тем самым как бы подзадоривать его. Он будет считать свои действия справедливыми, поскольку они вывели из нормального состояния его противника. А избавившись от него, вы тем самым демонстрируете не только свою силу, но, главным образом, нежелание вести с ним борьбу и возиться с его низостью.
Сейчас многие исследователи, выросшие в моей лаборатории, могут не только вести самостоятельные сложные работы, но и достойно представлять лабораторию и даже институт в высоких научных и хозяйственных кругах.
Большую роль в успешном росте научных сотрудников лаборатории, в повышении их квалификации, сыграла как повседневная работа с сотрудниками, так и их самостоятельная деятельность. Выдвижение сотрудников и поощрение их инициативы сыграло немаловажную роль в их росте.
