Глава 1.
МОЙ ПАПА: ФОМЕНКО ТИМОФЕЙ ГРИГОРЬЕВИЧ (1910-1992).
ФРАГМЕНТЫ ЕГО ВОСПОМИНАНИЙ У ПОДНОЖЬЯ. ИСТОРИЯ МОЕГО РОДА.
(Полный текст воспоминаний Тимофея Григорьевича Фоменко >>)
9. РАБОТА ИНЖЕНЕРОМ НА ПРОИЗВОДСТВЕ.
Окончив институт, Тимофей был направлен на работу на Макеевский коксохимический завод в Донбассе, в углеобогатительный цех. Вначале его использовали на должности сменного инженера или, как тогда называли, сменного помощника начальника цеха.
В то время на предприятиях часто происходили столкновения между крупными специалистами-практиками и молодыми дипломированными инженерами. Дело в том, что в первые годы Советской власти инженеров некоторых специальностей вообще не готовили в институтах. Появление на производстве молодых, еще "зеленых" инженеров несколько насторожило практиков и иногда порождало между ними инциденты.
Надо отметить, все практики, или, во всяком случае, большинство из них, весьма тщательно охраняли свои знания от чужих глаз и ушей, и особенно от дипломированных инженеров. Доходило до того, что регулирование шахтных паровых подъемных машин мастерами-практиками производилось под брезентом. И это не выдумка! Когда нужно было наладить паровую подъемную машину, привозили вот такого мастера-профессионала. Он накрывал всю машину брезентом, залезал сам с лампой под брезент и там колдовал. После этого ему выплачивали определенную сумму денег, и он уезжал восвояси, не раскрыв секрета регулировки.
Что-то подобное происходило и на углеобогатительных фабриках. Отец писал: <<Хорошо помню крупного дореволюционного специалиста-практика Елисеева. Этот консультант приходил на фабрику... ни с кем не советовался и давал указания по изменению режимов работы, без всяких объяснений.
Как-то я распорядился открыть воду для промывки осадка на шламовых грохотах. Это способствовало удалению ила. Через некоторое время вода была закрыта по распоряжению Елисеева. Когда я это обнаружил, то сейчас же распорядился снова открыть воду. На этой почве между нами произошел несколько напряженный разговор. Оказалось, что до моего прихода на фабрику, воду по традиции никогда не открывали, и мое вмешательство в технологию затронуло самолюбие и престиж Елисеева. В конце концов, я настоял на своем. Причем свои действия я обосновывал улучшением качества продукции, тогда как Елисеев ссылался только на излишний расход воды.
Когда я был в отпуске, на фабрике произошел весьма любопытный случай. Отсадочная машина вдруг стала выдавать породным элеватором не породу, а необогащенный уголь, а элеватор, предназначенный для промежуточного продукта, - породу. Немедленно был вызван консультант Елисеев. Осмотрев машину, он заявил: "В сите образовалась дыра". Машину остановили, но каково же у всех было удивление, когда её очистили, а сито оказалось исправным. Елисеев, судорожно стиснув руки, сконфуженными глазами искал подтверждения своей правоты. Повинуясь какому-то инстинкту сохранения своего престижа, он вдруг сосредоточил всё свое внимание на предложении о направлении продукта породного элеватора в промежуточный продукт, а пром-продуктового элеватора - в породу. Это был временный выход, но другого никто не мог предложить.
Через несколько дней на заводе появился я. На фабрике вновь возник интерес к этой машине. Всё же она работала ненормально. Все ждали моего мнения. Как и следовало ожидать, я предположил порыв сита. Все улыбнулись и разочарованные ушли. Необычайность случая меня задела. Долго ходил я вокруг машины и, наконец, как-то машинально заглянул в люк питающего желоба. Сразу всё стало ясно. Решето в желобе от длительной эксплуатации износилось и его остатки унесло потоком. Когда все ушли, и возле машины остался я и сепараторщик, мы немедленно вложили новое решето и через минуту-полторы восстановился нормальный режим. Я воскликнул: "Зови начальство".
"Выздоровление" машины заинтересовало многих, но особый интерес проявил Елисеев. Он искоса посматривал на меня, но на его лице явно отражалась радостная благодарность. Сначала я с сепараторщиком не говорили, в чем дело, но затем открыли тайну. Все смеялись от души, особенно Елисеев. Находчивость, проявленная мною, вызвала у него некоторое восхищение. С тех пор у меня с Елисеевым установились самые хорошие отношения. Я был допущен ко всем его секретам, которые он копил всю свою жизнь.
После моего отпуска я был направлен трестом на Моспинскую фабрику, выпускающую брикеты>>. (Конец цитаты).
10. РАБОТА В РУКОВОДЯЩЕМ АППАРАТЕ КОМБИНАТА "ДОНБАССУГОЛЬ".
По истечении пяти лет работы на производстве, моего отца пригласили на работу в организационный аппарат комбината "Донбассуголь". Эта крупнейшая организация Донбасса впоследствии подверглась разукрупнению, как тогда говорили, (то есть дроблению) на более мелкие комбинаты. Тут он работал до начала Отечественной войны и занимался вопросами качества добываемого угля и его обогащением. Особенно четкое управление промышленностью было в бытность Наркома Орджоникидзе. Наркомтяж в то время объединял всю тяжелую промышленность, включая и угольную.
На одном из совещаний, где выступал Орджоникидзе, был и мой отец. Один из руководителей треста возражал против жесткого срока, установленного на выполнение какой-то срочной работы. Орджоникидзе помахал в воздухе своим кулачищем и ответил: "Попробуй не выполнить!". Все рассмеялись, и спор на этом закончился.
Был и такой случай. Когда Орджоникидзе в сопровождении директора появился на запущенном и захламленном отходами дворе Рутченковского машиностроительного завода, он сказал, обращаясь к нему: "Вы уже не директор!". После того, как он посетил цеха, добавил: "Вы уже и не член партии!". Орджоникидзе не только боялись, но и уважали.
Однако нельзя не отметить и теневые стороны работы в организационном аппарате. Росли дополнительные штаты, отделы, управления, комбинаты, формы учета и отчетности, многочисленные справки для начальства, вызовы, совещания... И, наконец, всё это было увенчано ночными бдениями. Причем дикость этого "прогрессивного" метода заключалась в том, что руководство имело возможность по утрам спать до 10 часов и даже до 11 утра, а вот небольшим начальникам и рядовым работникам утром надо было приходить раньше времени (иногда значительно). Было нелепо, но такая система существовала.
Новый начальник комбината "Донбассуголь" Александр Федорович Засядько, имел наружность, не располагающую в его пользу. Засядько по натуре был очень мрачный человек. Он не то, чтобы смеяться, он даже улыбаться почти не умел. С его приходом в комбинат Донецкий бассейн после длительного перерыва, наконец, начал выполнять план добычи угля. Засядько было предложено сделать сообщение на заседании Политбюро ЦК нашей партии. К этой поездке в Москву он готовился весьма тщательно. В подготовке доклада принимал участие и мой отец. В частности, папа готовил различные доклады и подробные документы для более высокого начальства.
Из-за резкого снижения добычи угля Политбюро ЦК отстранило Кагановича от руководства угольной промышленностью, и вместо него был назначен Вахрушев, которому были даны большие полномочия (кстати, он немедленно снял Изотова).
По поводу Кагановича следует сказать несколько слов. На совещаниях, где моему отцу приходилось не раз присутствовать как в Наркомате в Москве, так и в Донбассе, Каганович часто жаловал своей персоной. Он, как никто другой из руководителей такого высокого ранга, был подвержен какой-то боязни утратить свой авторитет в глазах подчиненных. В своих выступлениях считал необходимым в какой-либо форме, но обязательно, подчеркнуть свое высокое положение, оттенить себя, свое величие. Это всегда бросалось в глаза. Вот один из примеров. После Отечественной войны было организовано Министерство Строительных Материалов. Министром назначили Кагановича. Будучи в Донбассе, он созвал совещание актива строителей и в своей речи старался подчеркнуть важность этого мероприятия для страны. Для убедительности добавил: "То, что меня, члена Политбюро, партия назначила Министром этого Министерства, это уже говорит об исключительной важности этого решения".
И такой мелкий, но характерный для него штрих. Когда Каганович выступал, или просто сидел в Президиуме совещания, то по нескольку раз вынимал больших размеров белоснежный носовой платок, слегка им взмахивал, чтобы тот развернулся, и потом тщательно вытирал лицо. Его платки всегда были сильно надушены розовым маслом, приятный и стойкий запах которого быстро распространялся по всему помещению. Делалось это подчеркнуто, как бы демонстрируя то, что недоступно для сидящих в зале. Всё это замечалось людьми, но никто не осмеливался что-либо сказать. Тимофей Григорьевич тоже не обсуждал тогда ни с кем «платок Кагановича», хотя он его сильно раздражал. То время было не для разговоров, даже таких невинных. Доверие друг к другу было подорвано, так как доверчивость обходилась иногда очень дорого.
Частые реорганизации управления угольной промышленности способствовали многочисленным перемещениям руководителей. Однажды встал нелегкий вопрос - кто из трех освободившихся министров получит новое назначение? Вопрос решался у самого Сталина. По очереди были вызваны все три бывших Министра - Задемидько, Оника и Засядько. На вопрос Сталина - как каждый из них представляет себе будущее шахты, Задемидько и Оника говорили о перспективах развития добычи, механизации трудоемких процессов и т.д. Последним к Сталину зашел Засядько. Он произнес только одну фразу: "Шахту надо превратить в завод, тогда люди не будут бояться туда спускаться".
Сталину понравилась эта мысль, и он тут же назначил Засядько Министром угольной промышленности СССР.
Большой и неприятный след в сознании людей оставил период "ежовщины". Он длился не так уж долго, но по своей емкости ужасов и значению для многих судеб, это была целая эпоха. Массовость арестов среди хозяйственных и партийных руководителей приняла такой размах, что многие специалисты боялись занимать высокие посты. Распространилось невероятное напряжение. Друг друга боялись, так как каждый день сыпались доносы о высказываниях людей в интимных беседах. Для населения в городах вывешивались огромные плакаты, на которых были изображены ежовые рукавицы, с невероятной силой сжимающие врагов народа.
Политический смысл искали во всем, даже в обогащении углей. В свое время крупнейший теплотехник нашей страны Рамзин броско как-то сказал: "Нет плохих углей, а есть плохие топки". Он считал, что для энергетических целей уголь обогащать не надо. Это шло вразрез с официальной технической политикой. Сейчас же последовали в печати резкие, даже очень резкие, статьи против. Вот название одной из них: "Факты, вдребезги разбивающие вредительские концепции в области обогащения углей". Впоследствии Рамзин, как один из руководителей "Промпартии", был арестован и работал в одном из конструкторских бюро, специально организованных для репрессированных специалистов. Отбывая наказание, он создал новый весьма эффективный прямоточный котел. Это было настолько крупное изобретение, что Рамзин был не только реабилитирован, но и награжден орденом Ленина. Впоследствии все участники "Промпартии" были реабилитированы, особенно, когда их многочисленные разработки получили широкое признание в нашей промышленности.
Нарком Ежов прожил короткую, но ужасную жизнь.
11. ПЕРЕД ВОЙНОЙ.
Наряду с гражданской специальностью, мой отец имел и военную. Воинскую учебу он начал еще студентом. После окончания института и переподготовки в летних военных лагерях ему было присвоено звание военного инженера третьего ранга, а затем второго ранга. Это давало ему право носить две шпалы. Тогда еще не было звездочек. Быстрое продвижение Тимофея Григорьевича в получении военных званий, объяснялось его способностями, духом того времени и успешным прохождением им летних лагерных сборов. Ему удавалось быстрее других стажеров переправлять через реку полк красноармейцев. Согласно программе в инженерных частях, каждый должен был уметь быстро соорудить через реку поплавковый мост и переправить полк на другой берег.
Для ускорения переправы отец никогда не придерживался установленных норм. Поплавки Полянского, которые в то время были на вооружении инженерных войск, под настилом мостика должны были устанавливаться на определенном расстоянии друг от друга. Отец его несколько увеличил, что позволило уменьшить количество поплавков. Правда, такое уменьшение приводило к оседанию моста под тяжестью солдат, и он несколько затоплялся водой. Но предварительно отец проверил и нашел, что расстояние между поплавками можно увеличить без риска для красноармейцев. Бойцы могли форсировать реку быстро, но при небольшом затоплении настила. Вода не должна быть выше голенищ сапог. Идея была принята. На разборах учений отца ставили в пример другим за сообразительность.
На военном поприще Тимофей Григорьевич довольно неплохо преуспел, хотя не был влюблен в военное дело. Он получил чин старшего начальствующего состава, тогда как оканчивающие военные академии в то время имели право носить не выше одной шпалы. Его военная карьера этим бы не ограничилась, если бы он согласился продолжать учебу (ему это настойчиво предлагали). Дело в том, что, согласно подписанному договору Молотова и Риббентропа, Польша должна была быть оккупирована с одной стороны войсками Гитлера, а с другой - нашими. В этот период мой отец был призван на военную службу и назначен начальником инженерной службы 137-й стрелковой дивизии. Она формировалась из запасников на военной базе в городе Лубны, где до этого был только один полк. На его базе должны были сформировать дивизию, и в течение 2-3 недель вооружить и подготовить ее к выступлению на фронт. Но при вскрытии складов с обмундированием, оказалось, что его было достаточно для формирования трех дивизий, но обуви не хватило даже на одну дивизию. Пока доставляли обувь, польская кампания по существу уже была закончена. Так дивизии, где был отец, и не пришлось принять участие в этой акции, поскольку судьба Польши решилась в течении двух недель.
Затем последовало коварное затишье. Дивизия, где был Тимофей Григорьевич, как и многие другие, была расформирована. Всех отпустили домой, а отца вызвали в полит-управление и некто Голубев вновь предложил ему продолжить военное образование на шестимесячных курсах при академии военно-инженерных войск. Окончание курсов давало бы отцу право получить звание комбрига инженерных войск и носить один ромб, т.е. он перешел бы в категорию высшего начальствующего состава. Комбриг того времени соответствовал нынешнему генерал-майору.
Но, несмотря на настоятельное предложение и даже некоторое давление, Тимофей Григорьевич категорически отказался от этого вроде бы заманчивого предложения. И никогда не жалел. Будучи родом из казаков, весьма уважал военную профессию, но куда больше его тянуло в инженерную науку.
12. 1941 ГОД - ВОЙНА.
Итак, отказавшись от совершенствования своей военной квалификации, отец вернулся к мирной деятельности. Однако тут началась война. Был отрезан крупнейший железорудный бассейн - Кривой Рог, а вместе с ним и прилегавший к нему - марганцевый бассейн, основные поставщики металлургического сырья для заводов Юга. Тяжелая промышленность Донбасса и других районов страны оказалась в критическом положении. Надо было искать выход и, как временная мера, он был найден.
В Донбассе, со времен начала эксплуатации юзовских доменных печей, на свалках накопились сотни миллионов тонн колошниковой пыли, с большим содержанием железа. Собственно, это была та же железная руда, но в виде пыли. Было дано задание использовать запасы колошниковой пыли для доменных печей. К решению этой проблемы был привлечен и отец. Он и его сотрудники разработали два направления использования колошниковой пыли в качестве сырья для домен. Первое направление было осуществлено на Моспинской брикетной фабрике в Донбассе. Плавка металла с участием этих брикетов дала удовлетворительные результаты. Однако приблизился фронт. Всё было брошено, и город Сталино (Донецк) был сдан немцам без боя. В такой критический момент некоторые руководители из-за своей трусости первыми начали всё бросать и бежать на Восток. Несмотря на стремительное наступление врага, часть предприятий и организаций всё же сумели более или менее организованно покинуть город. Но руководители комбината позаботились только о себе.
Папа рассказывал мне подробно - что творилось в те дни в Сталино. Сотрудникам комбината, где отец работал, было сказано явиться рано утром на вокзал для эвакуации. Иметь при себе только самое необходимое и только в одном вещевом мешке. В назначенное время все пришли на вокзал. Однако на железнодорожных путях никакого эшелона не оказалось. Люди заметались, стали узнавать - в чем дело. Путейцы сказали, что эшелон действительно был здесь, однако ушел на Восток уже три часа тому назад. В него погрузилось только руководство комбината с семьями, заполнив до отказа вагоны мебелью, скарбом, большим количеством чемоданов. Загрузили даже рояль. В итоге получилось, что остальных сотрудников, попросту, бросили на произвол судьбы. При этом – беззастенчиво обманули, назначив всем непосвященным явиться на вокзал уже тогда, когда эшелон уйдет. Толпа стояла в растерянности. Вдали слышалась громкая артиллерийская канонада. Люди разделились на две группы. Значительная часть решила уходить пешком по рельсам на Восток, за отступающей нашей армией. Другая часть, заметно меньшая, решила остаться в городе. Среди последних был и мой папа. Он вернулся домой. Как стало известно потом, почти все, кто ушел тогда с опустевшего вокзала на Восток, погибли, попав под удар танковой немецкой дивизии, уже обошедшей город с флангов. Так спасся мой отец.
Итак, Тимофей Григорьевич оказался на оккупированной немцами территории. Что делать? Чем жить? Первые шесть месяцев он кое-как находил пропитание. Основным источником продуктов была деревня. Но вот кончились вещи, которые можно было пустить в обмен на продукты, тем более, что еще раньше лучшая часть его вещей (как и у других жителей) была конфискована для немецкой армии. Вместо отобранных вещей и мебели немцы выдавали написанные от руки и никем не заверенные расписки. Тогда отец поступил на Рутченковский коксохимзавод в городе Сталино. Получил карточки. Появилась возможность хоть кое-как питаться.
Надо отметить, что Рутченковский завод должен был быть взорван при отступлении. Но это сделали лишь частично. Кроме того, в цехах было оставлено значительное количество горючего и материалов, которые немцы быстро переработали в горючее для автотранспорта.
Несмотря на небольшие разрушения и значительные усилия немцев, восстановить завод так и не удалось. Все рабочие и начальники участков были очень пассивны. Ходили на работу только ради получения пайка. Более того, было немало случаев порчи оборудования и саботажа. Вообще, население на оккупированной территории Донбасса встретило немцев враждебно.
13. ПЕРВЫЕ ГОДЫ ПОСЛЕ ВОЙНЫ.
Наконец, Донбасс был освобожден. С приходом наших войск, началась массовая проверка тех людей, которые, оказавшись на оккупированной территории, в той или иной мере способствовали немцам. Те, кто проявляли заметную активность и участвовали в оккупационных органах управления, полиции и играли там значительную роль, были сразу репрессированы.
Все инженерно-технические работники тоже проверялись органами безопасности. Те, кто работали на заводе в качестве начальника цеха, участка или в руководстве завода, и если их цех, участок был при немцах восстановлен, тоже репрессировались или направлялись в штрафные роты на фронт. Подвергался проверке и мой отец. Ведь он был начальником угле-подготовительного цеха и, естественно, ожидал сурового наказания. Однако, получилось не так. В органах безопасности отца долго допрашивали и особенно интересовались рабочими, бывшими под его начальством. Отец дал им самую хорошую характеристику, объяснил, почему при немцах не был восстановлен цех. И, как ни странно, его отпустили. Это было для него неожиданным. Всё разъяснилось, когда отец при выходе из кабинета, где его допрашивали, встретился с работником органов безопасности Даниленко, в прошлом - студентом института, где учился отец. Он кончал позже, но отца знал хорошо. Даниленко сказал, что отец своей свободой обязан своему поведению в оккупации и тем рабочим, которым оказывал помощь и не мешал им по возможности тормозить восстановление цеха.
Действительно, угле-подготовительный цех не был восстановлен, и не потому, что рабочие не могли этого сделать, а потому, что при первой возможности нужные для восстановления детали отправлялись на свалку. Кроме того, горючее, бывшее на заводе и использовавшееся немцами для транспорта, отец разрешал рабочим вывозить из завода тайно, для обмена на продукты в совхозах и колхозах. Всё это делалось на его глазах, и рабочие от него ничего не скрывали. Больше того, когда приближались наши войска, рабочие обратились к отцу с просьбой возглавить их группу и попытаться воспрепятствовать немцам взорвать тепловую электростанцию. При отступлении немцы были особенно жестокими. Малейшее подозрение сразу каралось смертью. Электростанция ими охранялась очень тщательно. Отцу всё это было хорошо известно, и потому он посоветовал рабочим прятаться и ждать прихода наших войск. Большинство рабочих так и поступило, а небольшая группа всё же решилась на рискованный шаг. Но электростанция всё же была взорвана немцами, а два человека из этой группы были схвачены и расстреляны.
После допроса отца вызвали на завод и предложили стать главным инженером Рутченковского коксохимзавода, собрать рабочих и инженерно-технический персонал и немедленно приступить к восстановлению разрушенного завода. Отец с радостью принялся за работу. Электроэнергии еще не было, и сверлильные станки вращали вручную. Также вручную клепали и металлоконструкции. Труд был очень тяжелый, но все повреждения двух мостов были быстро восстановлены.
Но вот с Востока начало прибывать бывшее начальство завода (в том числе и люди, грамотно отправившие эвакуационный поезд с вокзала раньше времени). Некоторые вернувшиеся начали громко возмущаться: мы там, в эвакуации, рисковали всем и не жалели жизней для победы в войне, а вы тут в оккупации, «немцам помогали». Несмотря на успешное восстановление предприятия, Тимофею Григорьевичу пришлось уступить свой пост вернувшемуся из эвакуации главному инженеру Гутману. Отца же назначили начальником отдела капитального строительства завода, и по положению он считался заместителем директора завода. Его назначение на такой пост было необычным. Многих это удивило, а некоторых даже возмутило. Дело в том, что эта должность была сугубо партийной, как и все руководящие должности в то время. И вдруг на ней оказался беспартийный, да еще из бывших на оккупированной территории.
За успешные восстановительные работы заводу восемь раз присуждалось знамя Государственного Комитета Обороны СССР. Всё это явилось какой-то поддержкой для отца. Поэтому заявление одного из начальников цехов, некоего Денисенко, члена партии, о том, что отец не достоин этой должности, не повлияло на его положение.
Несмотря на "темные пятна" в биографии, Тимофей Григорьевич за успешное завершение работ по восстановлению завода, был отмечен правительственной наградой. Восстанавливая завод, одновременно строили жилые дома и культурно-бытовые учреждения. Начали строить хороший и благоустроенный поселок.
Через некоторое время на завод пожаловал сам Н.С.Хрущев. Он был тогда первым секретарем компартии Украины и председателем Совета Министров УССР. Приехал с большой свитой, среди которой был и первый секретарь обкома Сталинской области Мельников.
Как пишет отец, Хрущев был одет своеобразно. Хорошо вычищенные сапоги, галифе, москвичка, и на голове - фетровая шляпа. Говорил очень много и только он один. Остальные, поглощенные его знаменитым выражением "Кузькина мать", следили за каждым его движением и только поддакивали и послушно кивали головами. В течение всего времени к нему не последовало ни одного вопроса, просьбы, возражения. Его слова воспринимались, как божий дар, ниспосланный свыше.
Хрущев зашел в один из строящихся домиков. Домики возводились из шлакоблоков, которые готовились здесь же. Но в то время уже было подписано Хрущевым постановление о применении кирпича-сырца для внутренних простенков в домах. А в строящемся поселке внутренние простенки делали из шлакоблоков. Хрущев сразу обратил внимание на это: "Разве вы не читали нашего постановления о применении кирпича-сырца в этих случаях?"
Все замерли. Директор завода Баланов побледнел, растерялся и ничего не мог сказать. Пришлось отцу его выручать. Тимофей Григорьевич ответил Хрущеву так: "Никита Сергеевич, постановление мы прорабатывали, но в наших условиях имеются большие запасы шлаков, которые мы используем для шлакоблоков, а вот кирпича у нас не хватает даже для промышленного строительства".
Обращаясь к Мельникову, Хрущев сказал: "Они поступают, пожалуй, правильно. Ты им не мешай в этом".
Мельников, будучи первым секретарем обкома, ни разу до этого случая и после него не был на заводе и не имел ни малейшего представления о его делах и нуждах. Однако с деловым видом ответил Хрущеву: "Хорошо, Никита Сергеевич". Мельникова отец знал хорошо по институту. Позже, когда он был секретарем обкома, Тимофею Григорьевичу не раз приходилось не только видеть его на совещаниях, но и встречаться лично. Несмотря на свое высокое положение, он был всегда приветлив и проявлял живой интерес к знакомым студенческих лет.
14. ЖЕНИТЬБА ПАПЫ НА МОЕЙ МАМЕ.
Во время работы отца на заводе, еще во время войны, в его жизни произошло важное событие. В 1943 году ему было уже 33 года, но он еще не был женат. И вот, его женой стала Валентина Поликарповна Маркова (потом Фоменко). Родилась она в Юзовке (ныне г.Донецк), в семье служащего. Она была самой младшей. Старше ее были две сестры, рис.1.9
, рис.1.10
, и два брата, рис.1.11
, рис.1.12
, рис.1.13
. Родители - русские. Отец - из Орловской губернии, а мать - из Смоленской, но оба жили в Донбассе. На рис.1.14
- родственники Валентины Марковой, моей мамы. Старая фотография примерно 1922-1923 годов, г.Юзовка (потом Сталино, Донецк). Слева стоят молодые родители моей мамы (Романова Ефросинья Андреевна и Марков Поликарп Федосеевич), а сама она, маленькая девочка 4-5 лет, сидит на переднем плане. Справа стоит Клава, сестра моей мамы. Справа сидят, скорее всего, дедушка и бабушка моей мамы. Их имен не знаю. Не знаю также, что за мужчина сидит слева. К сожалению, уже не у кого спросить.
На рис.1.14a
показан вид шахтерской Юзовки в 1912 году, а на рис.1.14b
– центральная шахта Юзовки в 1911 году.
Училась Валя весьма успешно, сначала в средней школе, а затем в педагогическом институте (ныне Донецкий университет), получив специальность филолога. Но не успела освоиться с профессией преподавателя русского языка и литературы. Началась война.
В период немецкой оккупации ей немало пришлось пережить, подвергая себя опасности. Немцы из-за нехватки рабочих рук, насильно увозили девушек в Германию и тем самым пытались дешевой рабочей силой решить проблему. В числе этих невольниц оказалась и Валя, будущая жена Тимофея Григорьевича. Ее под конвоем отправили к Германию. В Германии ей пришлось, правда, недолго, работать на военном заводе, в городе Гюстрове (расположен в земле Мекленбург-Передняя Померания). Ее и других пленных советских девушек заставили заниматься опасной работой - начинять снаряды, под наблюдением немцев. Но, несмотря на строгий контроль и большой риск, девушкам все же иногда удавалось вместо взрывчатки наполнять снаряды землей и другими веществами.
Вырваться оттуда было почти невозможно. Исключение делалось только больным. Вале удалось купить за свои платья, которые она привезла с собой из дома, фальшивую справку о болезни и нежелательности ее пребывания среди здоровых девушек. Немцы ее сразу же изолировали и отправили на Родину. Только так ей удалось с большими лишениями и мучениями добраться, наконец, домой. Моя мама с большой неохотой вспоминала это тяжелое время.
По возвращении домой, к ней обратились ее бывшие подруги и пригласили принять участие в оказании помощи советским военнопленным, находившимся недалеко, в немецком концентрационном лагере. Сначала всё шло неплохо. Но вот, однажды дома она начала собирать кое-что из старой одежды для военнопленных. За этой работой её неожиданно застал отец, и когда узнал, в чем дело, категорически запретил ей туда идти, зная, насколько это опасно. И он оказался прав. Те же девушки, которые в очередной раз явились на условленное место, на сей раз были замечены немецкой охраной. Их тут же арестовали, а потом расстреляли.
Так, совершенно случайно, Валя осталась в живых. Для нее это были ужасные дни. Потерю близких подруг она сильно переживала.
Знакомство Тимофея и Валентины состоялось после ее возвращения из Германии, когда город Сталино был освобожден от оккупации. Они поженились 31 декабря 1943 года.
13 марта 1945 года родился у них сын Толя, то есть я, рис.1.15
, рис.1.16
, рис.1.17
, рис.1.18
.
15. ЗАПРЕТ ЗАЩИЩАТЬ КАНДИДАТСКУЮ ДИССЕРТАЦИЮ. ОТЦА ОБЪЯВЛЯЮТ НЕБЛАГОНАДЕЖНЫМ. В РЕЗУЛЬТАТЕ - "ДОБРОВОЛЬНАЯ" ССЫЛКА В ДАЛЕКИЙ И ЛЕГЕНДАРНЫЙ ГОРОД МАГАДАН.
Отец начал работать в научно-исследовательском институте в качестве заведующего одной из лабораторий. Его заместителем был Витренко, сокурсник отца по учебе в институте. При оформлении на работу в Донецкий угольный институт выяснилась невозможность воспользоваться имеющимися у отца документами об освобождении от сдачи кандидатских экзаменов.
Еще до войны, когда Тимофей Григорьевич работал в комбинате "Донбассуголь", он занимался научной работой. Многие его работы были опубликованы. Естественно, возникла мысль о защите диссертации. Отец как-то заговорил с Засядько и попросил отпуск для подготовки к сдаче кандидатских экзаменов. Засядько сказал: "Тебе не надо сдавать экзамены и отпуска я не дам. Ты нужен сейчас здесь. Напиши письмо на имя председателя Комитета Высшей Школы Кафтанову с просьбой об освобождении тебя от экзаменов. Обоснуй это своей занятостью производственной работой... Я охотно подпишу".
Вскоре из ВАКа отец получил справку об освобождении от сдачи экзаменов. Но тут началась война, и все планы были нарушены.
Когда, уже после войны, Тимофей Григорьевич предъявил свою справку заместителю директора, тот прочел ее и сказал, что она уже потеряла свою силу и недействительна. Это было очень неожиданно и неприятно. Отцу посоветовали: "Засучив рукава, готовьтесь и сдавайте экзамены. Это более надежный путь". Так он и сделал.
Этот разговор состоялся в марте 1947 года, а в мае отец уже сдал экзамен по немецкому языку, в июне - по истмату (историческому материализму) и диамату (диалектическому материализму), а в октябре - две специальные дисциплины. Сразу приступил к написанию диссертации. Материалов у него было много. Диссертация была быстро готова. Тимофей Григорьевич отправил диссертацию в Днепропетровский горный институт для допуска к защите.
Но тут на него неожиданно вылили ушат холодной воды. В защите отказали. Мотив? Ответ, довольно странный, был следующим: "Ваша диссертация слишком теоретична, и она не может быть оценена нашими специалистами".
В действительности произошло совсем иное. Заведующий кафедрой, некто Копычев, неофициально, в частной беседе, чувствуя себя несколько смущенным, рассказал отцу, как обстояло дело. Копычева вызвал директор института и отказал в приеме диссертации, ссылаясь на указание партийных органов. По его словам, диссертации от людей, бывших на оккупированной территории, принимать нельзя. Надо было под каким-то предлогом отказать. Думали, думали и, наконец, придумали. Дать диссертацию предварительно на рецензию неофициальным оппонентам. Если будет хоть один отрицательный отзыв, то работу не принимать. Ну, а если отзывы будут положительными, то отказать, сославшись на отсутствие специалистов. А так как все отзывы оказались положительными (!), то им пришлось прибегнуть ко второму лукавому варианту.
Тимофей Григорьевич обратился в другой институт - Ленинградский горный. Но там тоже отказали. Придумали другую причину. Дескать, сданные отцом экзамены не соответствовали профилю диссертации. Потом оказалось, что это был тоже надуманный мотив. Как ему сообщили профессора Андреев и Корольков, по требованию директора института, они должны были отказать, и они ничего более умного не смогли придумать.
На этом первые попытки отца стать кандидатом наук закончились. Многие советовали ему оставить это дело до более подходящих времен. Так он и сделал.
В институте отец проработал не так уж много. После войны специальным постановлением была утверждена 14-я процессуальная статья, по которой некоторой категории людей запрещалось работать в ряде крупных административных и промышленных городах Союза. В числе этих "некоторых" оказался и отец, поскольку крупный и стратегический важный город Сталино безусловно относился к числу запрещенных. Поскольку всё это делалось не открыто, то нужен был какой-то предлог, чтобы Тимофея Григорьевича и ему подобных выдворить из "особых" городов. И вскоре такой случай представился. Так как отец был заведующим лаборатории, то в качестве первого шага ему предложили "по-хорошему" перейти на более низкую должность заместителя, потеснив Витренко. А вместо отца назначили Малаховского. Тимофей Григорьевич не был огорчен. Напротив, был даже доволен, считая должность заместителя менее заметной. Но в покое его, однако, не оставили. Его заместитель Витренко, тоже, кстати, из числа "опальных некоторых", был потеснен на более низкую должность. Он был человеком вспыльчивым и невоздержанным. Путь борьбы, избранный им, оказался не только неэффективным, но и нечестным. Витренко тайно напечатал на пишущей машинке отца докладную записку в Министерство, в которой объявил неправильным понижение Тимофея Григорьевича в должности, но о себе не сказал ни слова. Главная ошибка Витренко и нечестность заключилась в подписи. На докладной была поставлена не его, а якобы отцовская подпись, то есть подделка.
Через некоторое время отца неожиданно вызывает директор института Бобров, показывает эту докладную и спрашивает: "Вы писали эту бумагу?". Отец был огорошен. Он ничего не знал, но под докладной стояла подпись, довольно схожая с его. Тимофей Григорьевич наотрез отказался от фальшивки. Тогда директор распорядился сверить шрифт докладной с шрифтом машинки, которая всегда стояла на столе отца. Оказалось, что докладная была напечатана именно на этой машинке. В общем, отцу не поверили.
Под видом сокращения штатов отца немедленно уволили из института и направили по указанию Министерства в распоряжение комбината для использования в качестве главного инженера шахты. Но Тимофей Григорьевич благоразумно отказался от этой высокой должности, так как она в те времена была слишком ненадежной, а тем более с его "подмоченной политической репутацией". Так он вообще оказался не у дел.
О поступке Витренко узнали сотрудники лаборатории, которые к отцу относились весьма хорошо. Эта новость взбудоражила весь коллектив. На Витренко все смотрели как на низкого человека. Дело в том, что сотрудники провели собственное расследование и доказали его виновность. Фальшивку писал он. Он вынужден был сдаться, и признался. В конце концов, его тоже уволили и направили главным инженером одной из фабрик Черемховского бассейна в Сибири.
От должности главного инженера шахты Тимофей Григорьевич отказался, но в городе никто не принимал его на работу. Даже такой друг, как Дугин, будучи директором крупного проектного института, отказался оформить отца на работу и откровенно признался, что не имеет права этого делать.
Бывшие хорошие и обычные знакомые разделились на три категории. Одни начали проявлять бдительность и писать всякого рода доносы и пасквили на отца. Другие отвернулись, чтобы не навлечь на себя беды. Третьи, вернее всего, лишь один знакомый, И.С.Благов, наоборот, рекламировал свое хорошее отношение к отцу.
Особую враждебность проявили Соловьев и Марусев - инженеры, хорошо знавшие Тимофея Григорьевича. Так, без всяких на то оснований, они приписали ему сочувствие фашизму.
Отношение управляющего трестом Благова в то время произвело на отца неизгладимое впечатление. Мои родители были тронуты таким великодушием. Но им было невдомек, чем придется в будущем за это расплачиваться. Например, отцу пришлось потом создавать и писать за Благова многие его научные работы, а затем полностью писать за Благова его диссертацию. Об этом подробно рассказано в Воспоминаниях отца.
Итак, в 1949 году наша семья оказались за бортом. Денежных сбережений не было, а существовать как-то надо. И в этот момент судьба послала отцу «манну небесную». С ним неожиданно пожелал встретиться полковник из органов МВД.
Он предложил отцу поступить к ним на работу, с выездом на Крайний Северо-Восток, в город Магадан, где требовался специалист для организации при научно-исследовательском институте золота и редких металлов специального отделения по изучению процессов обогащения россыпных месторождений этого богатого края. Полковник сказал: "Я буду с вами откровенен. Хотя за вами не числится никакой провинности, здесь вам работать будет трудно. Вы можете оказаться еще в худшем положении. Но если вы согласитесь на наше предложение и будете работать в нашей системе, то сразу будут решены все ваши политические и экономические проблемы. Мы вам это гарантируем".
Отец ответил: "Лучше я туда поеду сам, чем если вы повезете меня под конвоем".
Получив соответствующие документы и довольно большую сумму денег, папа и мама начали собираться в далекие и совершенно неизвестные края. Такому исходу они были очень рады, так как новое местожительство рисовалось куда безопаснее, чем то, где мы находились. Кое-что продали, кое-что из мебели подарили родственникам, одежду и белье связали в тюки, сдали в багаж и двинулись в путь. В Москве сделали остановку, затем отправились курьерским поездом "Москва-Владивосток".
Условия договора в общем-то были неплохие. Отцу устанавливался довольно высокий оклад, которые каждые шесть месяцев повышался на десять процентов, пока он не удвоится. Это был 1950 год.
16. В 1950 ГОДУ НАС ОТПРАВЛЯЮТ НА КОЛЫМУ, В МАГАДАН.
Из Москвы до Владивостока мы ехали поездом восемь суток. Проезжали мимо озера Байкал. Огромный портрет Сталина, выбитый на скале. Впечатляющая природа. Наконец, прибыли во Владивосток. Пока папа ходил в представительство "Дальстроя", мама и я (мне было пять лет) расположились в скверике. Выяснилось, что пароходы из Владивостока в Магадан уже не ходили, в связи с переносом торгового и пассажирского порта в Находку. Мы искупались в теплой воде Японского моря, сели на поезд и поехали в обратном направлении до станции Угольная. Там удалось погрузиться в вагон и ночью отправиться в Находку.
Город Находка встретил не особенно приветливо. Оказалось, что пароходов в Магадан не было. Здесь собралось большое количество завербованных, тоже жаждущих любыми путями попасть в Магадан. О гостинице не могло быть и речи. Нас поместили в бараки лагерного типа. Это длинные деревянные сараи, в которых справа и слева установлены двухъярусные нары, без всяких перегородок между ними. В них помещались и холостяки, и семейные, мужчины и женщины, с детьми. Процветало всё: пьянки, песни, игра в карты, драки и многое другое. В бараках было невероятно жарко и душно, они не проветривались.
Наконец, объявили, что инженерно-технические работники и их семьи будут доставлены в Магадан самолетами. Но так как они летают из Хабаровска, нам предложили немедленно покинуть Находку и поездом выехать в Хабаровск.
В Хабаровске нас разместили в приличной гостинице, но абсолютно переполненной вербованными людьми. Люди спали в холлах, коридорах, но, тем не менее, это было куда приятнее, чем в бараках. На фоне барачной жизни эти условия казались просто замечательными.
Но наше скитание не кончилось. В Хабаровске прожили неделю в ожидании самолетов. Но их всё не было и не было. Наконец, сообщили об отсутствии самолетов, и что нам всем придется опять ехать в злосчастную Находку, куда скоро прибывает за нами большой пароход.
Мы были потрясены. И вот снова - Находка. Опять тесные бараки, опять переживания. Наконец, прибыл долгожданный теплоход "Ильич". Это - комфортабельное судно, ранее принадлежавшее Германии. Оно было подарено Гитлеру Муссолини и, конечно, предназначалось для других пассажиров. Было захвачено во время войны. Судно было оборудовано бассейном, волейбольной площадкой, рестораном и прекрасными каютами, включая "люксы". Началась посадка. Распорядителям пришлось нелегко. Им пришлось бороться с жуткой давкой. Исступленная толпа приступом брала трап парохода. Всё было сметено с пути. Каждый боялся остаться еще на неопределенное время в Находке. Нам удалось всё же взобраться со своими пожитками. Были заполнены не только роскошные каюты, но и все прогулочные и прочие палубы и площадки. Устраивались, кто как мог. Везде виднелись сидячие и лежащие человеческие тела.
Пользуясь правом договора, где для отца было оговорено предоставление мягкого проезда в поезде и отдельной каюты на теплоходе, мы в конце концов получили каюту люкс и были более чем довольны.
Теплоход "Ильич" вышел из бухты и направился в открытое Японское море. Через двое суток подошли к проливу Лаперуза, разделяющему остров Сахалин и Японские острова. Все время, пока проплывали у берегов Сахалина, нас неотлучно сопровождал военный катер, шедший с правого борта, со стороны Японии. Вошли в глубокое и суровое Охотское море. Всё было подернуто сыроватой мглой под свинцовыми облаками. Непрерывно набегающие на теплоход огромные волны; стаи рыб, плывущие за теплоходом в поисках чего-либо съестного в сточных отбросах; водные фонтаны, создаваемые китами...
Бодрое настроение и любопытство многих пассажиров постепенно сменились вялостью, безразличием, затем тошнотой и, наконец, беспрерывной рвотой. В течение двух суток, когда продолжалась качка, всё судно было облевано, и атмосфера в закрытых помещениях, застоявшаяся и душная, была наполнена неприятными испарениями.
В последние, пятые сутки путешествия, море успокоилось и мы смогли прийти в себя.
Проплыв таким образом 2700 километров, достигли бухты Нагаево, названной в честь адмирала А.И.Нагаева, составившего в 1767 году первую карту Дальнего Востока. Бухта Нагаево с трех сторон ограждена сопками и глубоко врезается в материк. У входа в бухту, возле пресного ключа, на камнях мыса, моряки с заходивших ранее сюда судов, по старой традиции, оставляли надписи, сохранившиеся до наших дней. Рядом с бухтой Нагаево расположена бухта Весёлая, названная так из-за многоголосицы многочисленных птиц, гнездящихся на скалах бухты.
