К ЧИТАТЕЛЮ!
Я хорошо знаю, каким требованиям должно удовлетворять предисловие, но я не знаю, как этого достигнуть на бумаге.К этим воспоминаниям я уже написал пять предисловий и ни одно из них меня не удовлетворило. Наконец, я разозлился и составил вот это – шестое, пожалуй, самое несуразное.
Конечно, можно было его украсить хорошей шуткой, остротой, но острить я не умею, а острота, взятая у кого-либо, будет уже не то. При пересадке из одного места в другое она может оказаться невпопад и потускнеет.
В числе соображений, побудивших меня обратиться к тебе, читатель, является то, что я смотрю на предисловие, как на своего рода оценку, по которой мы можешь, не затрудняя себя глубокими размышлениями, решить нужно ли вообще читать эту часть.
Но прошу тебя, не сокрушайся сразу. Потерпи немного и прочти. Ведь эти воспоминания задуманы мной с надеждой, что ты уяснишь себе лучше основы людских отношений и, благодаря этому, почувствуешь больше вкуса к нашей нравственности.
Я полагаюсь на твой здравый смысл, который простит мне неумелое изложение мыслей. Но имеющиеся шероховатости стиля в моих воспоминаниях только подтверждают правдивое изложение действительных событий.
Июль месяц 1981 года.
В нашей современной жизни можно встретить людей с различными наклонностями, требованиями и самомнением. Это естественно.
Как-то жена и я были приглашены в гости к нашим знакомым Осьминым. Причиной тому было пятидесятилетие хозяйки дома. А тремя неделями раньше исполнилось пятьдесят лет и ее мужу – Осьмину. В дни своего юбилея он неожиданно заболел, и его празднование было отложено до юбилейной даты жены.
Купив два подарка, мы прибыли к Осьминым в половине седьмого вечера. Нам открыла дверь младшая их дочь Наташа. В то время Наташа была пухленькой, белотелой, с несколько резким голосом. Скроена она достаточно экономно. У нее почти ничего не было лишнего. Сейчас, когда она уже замужем и имеет ребенка, несколько расплылась. Ее нельзя назвать красавицей, на этом сходились мнения многих знакомых. Но эти многие отзывались о ней с похвалой о пропорциях ее стана. Ее спина, плечи и грудь сформированы, пожалуй, привлекательно.
Она достаточно живая и, по-видимому, с нежным и чувствительным сердцем. Она высокого роста и наделена неплохой осанкой. Ее лицо, хотя и нельзя назвать красивым, но производит приятное впечатление и светится приветливостью.
Старшая ее сестра, по своей природе, обладает известной долей хитрости, унаследованной у родителей, и уступает младшей как внешностью, так пожалуй, и содержанием. Правда, родившаяся у нее дочь – Любушка, очень милый, смышленый и занятный ребенок. Она настолько забавна, причем забавна разумно, что ею увлекаются не только все Осьмины, часто не видящие пороков у своих детей и внуков, но и посторонние, их знакомые с более здравым взглядами на поведение детей.
Как только мы вошли в дом, к нам навстречу вышли сами хозяева – Осьмины.
Жена Осьмина, Любовь Степановна, невысокого роста. Она находилась в том возрасте, когда женщины уже, если и не полностью увяли, то стремительно теряют свою свежесть. В этом возрасте женщины обычно сожалеют о лучших годах, потерянных для наслаждения и страстно желают возродить любовь вместе с жаждой продлить последние улыбки своей былой молодости.
Что же касается самого Осьмина, то его закат тоже уже предрешен. Он никогда не слыл красавцем, даже в молодости, ну а теперь тем более. Глаза у него рыбьи, навыкате, выпуклые, а лицо круглое, немного помятое и не выразительное. Его можно вполне считать для своей семьи порядочным человеком, покладистым семьянином. Но среди этого хорошего проглядывают черты, позволяющие ему приспосабливаться к обстановке, и все, что только возможно, но без особого риска, весьма и весьма осторожно, прибирать к своим рукам. Он никогда не выпускает из рук, попавшую к нему добычу, особенно, если это за счет государства.
Вы спросите меня, зачем это ему?
Отвечаю: на всякий случай. Ведь впереди - безрадостная и малооплачиваемая старость. При его прижимистости, хитрости и расчетливости это вполне объяснимо. У него не бывает тех состояний, когда у человека обыкновенные дела и занятия возбуждают мучительное неудовольствие. Его волнует чувство собственности и в этом томлении он становится ко всему постороннему глух и безразличен. За годы его работы на руководящей должности, он хорошо освоил правило внимательного и тем более осторожного отношения к высокому начальству и тем самым создавал себе прочную основу своего обеспеченного существования. Благодаря этому, за последние годы его квартира преобразилась: появилась новая мебель, прекрасная посуда, различные дорогие украшения.
Когда мы вошли, в гостиной уже была чета Сериченко. Сериченко в прошлом начальник угольного отдела Обкома, а здесь выступал уже в роли директора научно-исследовательского института. Жена его (Осьмины называли ее Катей) внешностью не блистала. Лицо простое, невыразительное, но приветливое. Она говорила очень мало, больше слушала других. Можно подумать, что она не глупая женщина.
Внешность самого Сериченко - ничем не примечательна, обычная, каких много. Он чувствовал себя в жизни довольно свободно и устойчиво. Лицо его не отягощено той дряблостью и пухлостью, которыми иногда художники наделяют высокое начальство, стараясь придать ему величие. Он находился в расцвете сил и энергии. Охотно поддерживал разговор, достаточно развит вообще, и, в частности, обладает неплохими знаниями в горном деле. Много пил спиртного и еще больше ел, расхваливая поварское искусство хозяйки дома.
Была там еще одна знакомая Осьминой, учительница средней школы. Она тоже находилась в том грустном для женщин возрасте, когда они с сожалением воспоминают лучшие свои годы, стремительно теряют привлекательность. Выглядела весьма угловатой и довольно пополневшей. Она, как и жена Сериченко, была молчаливой. В этой компании она чувствовала себя не так уж свободно, но вежливо кивала головой в знак согласия с говорившим. По-видимому, чувство неловкости порождало ее молчание.
Совсем иначе себя вела другая учительница русского языка, по имени Тамара. Эта была с мужем, который больше ел и пил, чем говорил. Он просто не был в состоянии состязаться с собственной женой, хотя он сам тоже не прочь побалагурить. Если характеризовать его коротко, то можно сказать, что он смиренный до низкопоклонства, но часто бывает и развязан до панибратства.
Тамара все время говорила, а если и делала перерывы, то только для того, чтобы перекусить и выпить. У нее язык очень бойкий, самоуверенный, но не злой. Внешность ее не привлекательна, хотя в молодости она, возможно, выглядела неплохо. Она не то, чтобы красива, но умеет себя подать. Невысокого роста, не полная, но уже увядшая и несколько усохшая. Да это и понятно. Она слишком живая, с ребяческой задиристостью. Она из тех, кто непременно угостит вас какой-нибудь новенькой скандальной историйкой, в надежде, что вы ее не только охотно выслушаете, но с не меньшим рвением и распространите. Часто посвящает себя самому бессмысленному празднословию.
У меня сложилось мнение, что Тамара - раба всего хаоса, который творится в ее уме, и часто идет вразрез с действительностью.
В шутливом и, как водится в таких случаях, бессодержательном разговоре, Осьмин вдруг неожиданно для всех заявил:
- Я всегда могу у моих знакомых определить характерную и главную черту их характера.
Все с любопытством посмотрели на него, а Тамара этим словам придала особое значение и потребовала:
- А ну, определи мою главную черту?
Лицо Осьмина дышало важностью. Он загадочно улыбнулся и ответил:
- Пожалуйста. Главное, что превалирует у тебя, так это хитрость.
Тамара дерзко посмотрела на него, как-то неестественно рассмеялась и скорее невольно вскрикнула, чем сказала:
- Я хитрая?! Ты что-то путаешь. Я никогда такой не была. Если это свойство кому-либо из моих знакомых присуще, так это тебе, а не мне!
Осьмин не ожидал такой резкости и, поняв свою оплошность, натянуто улыбнулся, а у Тамары глаза загорелись, как у волчицы, и между ними возник жаркий спор, тем более, что они оба любили отстаивать свою точку зрения, если она и ошибочна. Во время спора у Тамары ноздри нервно подергивались, губы кривились и лицо немного даже стало потным. У Осьмина, хотя душа немного саднила от неприятного разговора, но он не мог себя сдержать и с горячностью обрушивался на Тамару.
Неизвестно, чем бы закончилась эта, довольно бурная, дискуссия, если бы не вмешалась хозяйка дома Осьмина, и не прекратила эту словесную и тщеславную, перепалку.
У меня сложилось впечатление, что оба они из-за своего упрямства видят только пеструю поверхность отношений между людьми и совершено не осведомлены об их внутреннем содержании.
Были на этой встрече и Петрыкины – самые близкие приятели Осьминых. Петрыкин внешностью не так уж заметен, не броский. У него круглое, довольно мясистое лицо, всегда сохраняет то безразличное выражение, которое делает его простоватым. Он достаточно добросовестный, чуть-чуть недоверчив, чуточку боязлив, не слишком широкого кругозора человек, не вполне лоялен в мыслях и действиях. Это ему помогает довольно легко приспосабливаться к довольно суетной и требовательной обстановке, царящей в партийных органах. Ведь ни для кого не секрет, что в подобных организациях часто отсутствует необходимое чутье в подборе нужных кадров.
У Петрыкина трезвый и даже логичный ум, но без широкого полета, требующегося человеку, работающему в партийных органах. Соображает он быстро, но не дальновиден. Память неплохая, но главным образом, на мелочи. Любит дешевые развлечения, не обременяющие его ум. Понаслышке он, конечно, знает, что в симфониях Бетховена, например, или в романах Льва Толстого, есть нечто грандиозное, но он иногда полагает, что принимать это всерьез не всегда следует. Не выносит психологических тонкостей и сложностей, и не любит говорить о слишком серьезных вещах, хотя он отнюдь и не невежественен. Он скорее понимает тех людей, которые во время действия оперы дремлют, а в антрактах болтают у буфета. Зато он хорошо разбирается в винах и тому подобных пойлах.
Его жена имеет обычную внешность, то есть такую, какие встречаются в наше время на каждом шагу. Молчалива, но с характером и, кажется, довольно крутым. Манера говорить у нее сухая, время от времени бросает короткие обрубленные фразы, отточенные как стальное лезвие. Все это не располагает слушателя, а наоборот, неприятно настораживает.
Вот то общество, не слишком милое, но и не слишком плохое, в котором мы с женой провели весь вечер у Осьминых.
За столом постепенно установилась веселая вольность или точнее, вольная веселость, так свойственна пожилому, в достаточной степени обремененному жизненным опытом, обществу. Все присутствовавшие уже видели свои лучшие дни и годы молодости, и не на что было уже надеяться.
Когда человек попадает в новый для него город, где прошлое оставило свой глубокий след, он всегда остро ощущает, как это прошлое настойчиво заявляет о себе, но оставляет совершенно безучастными к этому местных жителей. Привычка отнимает у них это чувство. Они уже не замечают этого, считая все вокруг естественным.
Нечто подобное произошло и с нами. Попав в эту компанию, мы ощутили то, чего не замечали остальные участники, хорошо знавшие друг друга и часто встречавшиеся между собой.
Относительно поведения гостей и хозяев в компании мне хочется сказать следующее.
В гостях, где нет естественной дружбы между гостями и хозяевами (а это случается часто), обычно разговор начинается о кошке, если она есть. Если нет, то о собаке, а если и ее нет, то о детях. И уж потом о погоде. Затем переходят к обсуждению знакомых, то есть к злословию. На званых вечерах сплетничают не по профессиональной привычке, а из любви к этому искусству. Часто злословие гостей крепче связывает их между собой, чем общие интересы, духовная жизнь.
Но бывает и так: все начинается молчанием, затем изредка гости перебрасываются отдельными словами, фразами, а хозяева все время суетятся на кухне. Потом с выпивкой наступает неразборчивый словесный гул, потом сомнительные шутки, большей частью насмешливые, чем остроумные, затем лживые слухи, особенно если это касается политики, глупые рассуждения, немного о себе и, наконец, больше всего злословия, анекдотов.
Между тем, было бы хорошо, если бы хозяева, принимая гостей, выказывали им гостеприимство не суетой, обычно принятой у нас, не особыми почестями, а обычным своим поведением. Жизнь в этом случае будет идти своим чередом, без всякого подчеркивания. За столом - хорошее вино, превосходная шутка, юмор, но никто никого ни к чему не принуждает.
Такие встречи друзей и знакомых проходят непринужденно, весело и полноценно. Мне кажется, такие вечера не должны блистать пышностью, но веселья должно быть много. В отношениях между гостями должна быть не натянутость или скованность, а трогательная и располагающая путаница, радостная суматоха, которая бы придавала вечеру особую прелесть.
Но все сказанное относится к встречам, которые у нас принято организовывать просто так, ради праздников, юбилеев, выпивки, веселья. Мы совершено не практикуем сборы знакомых не ради выпивок, а ради разбора какого-либо художественного произведения, музыки, стихов, разговора об искусстве и т.д.
Разумеется, в этом случае не исключаются небольшие выпивки, но лучше все-таки чаепитие устраивать.
Это не является самоцелью, а только как приложение к чему-то более важному, возвышенному и интересному.
Не так давно наши предки жили надеждами обрести вечное блаженство на небесах. Теперь, когда наука разрушила сказку о рае в загробной жизни, нам ничего не остается делать, как духовно наслаждаться здесь на земле, отбросив всякие надежды на потустороннюю жизнь.
В последнее время такие встречи начала организовывать Погарцева. Несколько раз собирались и у нас. Например, смотрели картины Толика, кое-что читали. Бывали и у Погарцевых. Разбирали творчество некоторых художников. Ходили к знакомой послушать музыку. Было интересно. Но пока такие встречи - редкое явление. То, что я перечислил – было исключением.
Мне кажется, эту старую традицию русской интеллигенции необходимо возродить. Встречи подобного рода не только полезны, но могут и веселить участников. Здесь можно поспорить и повеселиться, но не праздно, ложно, а осмысленно.
Конечно, по характеру и поведению люди очень разные. Но есть одно обстоятельство, которое во всех нас проявляется одинаково – это беспокойство о своем положении в обществе, о материальном устройстве себя, своей семьи. Здесь, хотя в разной степени, но, думаю, все одинаковы, так как всем хочется жить в достатке, а не влачить жалкое существование.
В 1974 году вышло постановление нашей Партии и Правительства о новой реорганизации управления промышленности. Постановление предлагало установить двухзвенное и трехзвенное управление, ликвидировав излишнюю многоступенчатость.
Как известно, в угольной промышленности в то время было пятизвенное управление. После реорганизации, в некоторых Союзных республиках принято трехзвенное управление (шахта – комбинат – Министерство), а вот на Украине осталась четырехзвенная система. Это случилось по настоянию Шелеста – первого секретаря ЦК Украины, не выполнившего решения Союзного Правительства. Правда, впоследствии за подобные нарушения, Шелест был снят с работы и отстранен от политической деятельности вообще.
И вот, появление нового постановления всколыхнуло тружеников аппарата, особенно на Украине, где четырехзвенная система управления явно не укладывалась в постановление.
Вопрос вызвал особую остроту еще и потому, что Союзное Министерство угольной промышленности, во главе с Министром Братченко, настаивало, - да и сейчас не отрешилось от своего мнения, - на ликвидации четырехзвенной системы управления на Украине за счет упразднения украинского Министерства угольной промышленности. Тогда еще не было понятно, удастся ли Братченко ликвидировать украинское Министерство, но это создало такую напряженную обстановку среди работников аппарата, что неделями, по существу, никто ничего не делал. Повсюду, во всех кабинетах без умолку шли суды, пересуды, звонки телефонов, все интересовались новостями.
Это постановление настолько накалило обстановку и вызвало такой переполох в аппарате Министерства, что им бедным не то, чтобы работать, у них даже не было желания о чем-то размышлять, кроме своего устройства.
Представьте себе: вокруг вас витает дух неистового перезвона новостей о реорганизации, самых противоречивых утверждений, из которых каждое вызывает волнение. Как разобраться рядовому служащему в таком сумбуре? Один сообщает новость, якобы услышанную кем-то от ответственного работника, другой – чуть ли не сам присутствовал при разговоре большого начальства, третий – узнал новость от еще более высокопоставленного лица и т.д. И вся эта ультраконфиденциальная информация противоречива. Что же остается делать тем многим, положение которых, в случае реорганизации, остается весьма неопределенным?
На их долю, при такой неопределенности и бесчисленных ходячих сплетнях, выпадало только одно – бродить по комнатам в ожидании, пока, наконец, будет принято окончательное решение. Можно только пожалеть работников аппарата, так как всякая реорганизация отражается прежде всего на рядовых работниках. Высокое начальство всегда трудоустраивается, а младший персонал часто предоставляется самому себе. Считается, что у нас устроиться на работу довольно просто. Это верно, но все же не всегда, да и не всем хочется менять место работы и жительства.
Как потом выяснилось, сотрудники Министерства волновались напрасно. И на сей раз, украинское Министерство не было устранено и здравствует по сей день. Украина сумела отстоять его вот уже в который раз.
Опыт работы угольной промышленности показывает, что реорганизационная чехарда, которую часто у нас можно наблюдать, не улучшает новую систему управления, а лишь ускоряет ее падение.
Причем, одним из основных мотивов реорганизации всегда является уменьшение численности аппарата. Однако, практика показала обратное. Численность служащих и инженерно-технических работников все время возрастает, так как с бурным развитием техники и технологии появляется необходимость в управлении производством, организовывать новые службы.
Как-то после работы у нас в институте было партийное собрание, но не общеинститутское, как это было все прошлые годы, а так называемое отделенческое.
В 1974 году у руководства института появилось желание несколько возвыситься путем создания в институте парткома, вместо существовавшего партбюро. По положению, партком должен объединять не менее четырех партбюро. Вот и пришлось заняться созданием четырех партбюро в такой небольшой, компактной и единой организации, какой является наш институт.
В институте есть лаборатории, конструкторские отделы, отделы по обслуживанию и обеспечению работы лабораторий и конструкторских отделов и имеется экспериментальная база. Если экспериментальная база является в какой-то мере самостоятельным звеном, то все лаборатории и отделы тесно связаны выполнением плана работ и являются единым организмом.
И вот в таких условиях надо было раздробить единое по структуре целое на самостоятельные ячейки и создать четыре партбюро.
Формально требуемое условие выполнили, а по существу искусственно разорвали организацию. При этом на состоявшемся собрании работников лабораторий никто из членов дирекции и других подсобных отделов, не присутствовал.
Такое искусственное разобщение лишило институт главного объединяющего начала, позволяющего ставить перед учеными актуальные проблемы, а также контролировать выполнение тематических планов партийной организацией.
И как ни странно, эта искусственная реорганизация была поддержана местными партийными органами.
Вот такое отделенческое собрание и состоялось у нас. С докладом о выполнении тематического плана института, как ни странно, выступал заведующий одной лаборатории, некто Скляр, а вовсе не директор или один из его заместителей. Никто из них на собрании не присутствовал.
Но дело не в этом. Я хотел сказать несколько слов о выступлении на собрании Головина. Он весьма энергично доказывал сидящим в зале, что заведующие лабораториями должны за каждый месяц, но лучше за квартал, выставлять оценки каждому научному сотруднику. По его мнению, такие оценки якобы явятся стимулом к более качественному труду.
Отдавая должное Головину, как человеку достаточно глубокому и умеющему мыслить, согласиться с его точкой зрения я не могу. Это уж слишком механический подход к такому важному вопросу, как оценка исследователя. Здесь надо быть очень осторожным.
Надо помнить, научный сотрудник – это не студент, способности которого оцениваются именно так. Для студента это правильно, поскольку он сдает экзамен по строго ограниченному предмету, и преподаватель может оценить как абсолютные, так и относительные его знания. Абсолютные знания студента преподаватель сравнивает с объемом и глубиной материала, изложенного в учебнике, а относительные – со знаниями других студентов. Но совсем другое дело, когда вы хотите оценить работу научного сотрудника. Все исследователи ищут неизвестное: чего нет не только в учебниках, но и монографиях. Причем, выполняемая ими работа по характеру, сложности и глубине проработки - совершенно разная. Естественно, возникают разного рода трудности и часто так бывает, что слабый исследователь со своим заданием справился, а знающий – не достиг цели. Но у первого задача была несложной и относительно легко решаемой, а у второго – более емкой и во много раз сложнее. Если вы первому исследователю поставите отличную оценку, или даже «хорошо», а второму – неудовлетворительно, вы допустите грубую ошибку, ибо второй исследователь - более глубокий, чем первый. Да и более сложная тема ему досталась не случайно, так как первому она вообще не под силу.
Такой механический подход к оценке результатов работы может внести разлад в здоровый коллектив и отрицательно повлиять на исследования вообще.
В нашем примере, второго исследователя можно поругать, сделать ему замечание, а, возможно, и ничего не следует говорить порочащего, так как часто бывает, что задача неожиданно оказалась сложной и ее пока нельзя решить и совместными усилиями опытных ученых. В этом случае никак нельзя выставлять неудовлетворительную оценку. Это может негативно повлиять на его работоспособность.
Следует иметь в виду, когда вы ругаете или делаете замечание опытному исследователю за какую-то конкретную недоработку, оплошность, или частный промах, это никак не равноценно выставленной ему оценке «неудовлетворительно». При сделанном замечании, провинившийся в этом случае, не считает, да и не может считать себя плохим исследователем. Он полагает, что им недовольны не вообще, а только за этот частный случай и благодаря этому он принимает замечание без особой обиды, как должное. А если ему и неприятно, то это состояние быстро проходит и не оставляет никакой горечи, так как в глубине души он чувствует свою неправоту.
Такой подход нисколько не умаляет его авторитета в глазах других, ибо все знают его проницательность, опыт и результативность, несмотря на неудачу в данном случае.
Больше того, часто опытный исследователь, получивший замечание от руководителя, даже сам рассказывает, как он был «отделан начальством» за свою небрежность. Он в этом не видит ничего порочащего для себя, рассматривает, как случайный эпизод в его в целом неплохой научной деятельности, и только.
Если же вы поставите этим двум исследователям оценки – первому «хорошо», а второму – «неудовлетворительно», то, как я уже говорил, второй незаслуженно будет обижен, а первый незаслуженно превознесен, что может вызвать у первого излишнюю самонадеянность, а у второго – отрицательную реакцию. И то, и другое плохо.
Чтобы открыто, да еще в присутствии других, сказать исследователю, что он - плохой или хороший, надо иметь весьма веские основания. Мне кажется, прибегать к этому надо только в крайнем случае. Ведь сам метод прямого укора несовместим с нормальными отношениями, не совсем тактичен и если вы ошиблись, - а это в науке вполне возможно, - то это весьма отрицательно скажется на состоянии сотрудника.
Вы вправе спросить меня:
- А как же быть? Ведь надо же как-то оценивать работу исследователей?
Безусловно надо. Но только не так, как предлагает Головин. Оценку научному сотруднику можно давать только после ряда им выполненных работ, по глубине их проработки, значимости.
Повторяю еще раз, по ряду работ, а не по одной, так как выполнить случайный анализ могут многие, а вот выполнять исследования хорошо и систематически способны немногие. Если один удачный результат следует за другим, это уже не случайность, а говорит о способностях и даже таланте.
Это было в разгар лета. Июль месяц. Стояла на редкость хорошая погода. Шли частые дожди и, в отличие от очень жаркого прошлого лета, температура была нормальная. Дожди были не дюжие, шумливые и порывистые, а медленные, мягкие, такие, от которых все снова оживает, как бы рождается снова, молодеет. В отличие от кратковременных бурных и сильных дождей, быстро сбрасывающих потоки воды и также быстро стекающих в балки и реки, - мелкие, безветренные, тихие и скромные дожди, землей-матушкой жадно впитываются, почти ничего не оставляют после себя рекам. Урожай хлебов повсюду был невероятно высок, но работники сельского хозяйства выражали недовольство дождевой погодой во время уборки урожая. Это задерживало уборку и увеличивало потери зерна. Многие хлеба были полеглыми. Но все же уборка оказалась успешной, и в этом году сбор был рекордным.
Это радовало и нас горожан. Правда, мы - жители Донбасса - всегда были обеспечены продуктами питания, но когда урожай хороший, то есть все основания к устранению трудностей, иногда возникающих с нехваткой продуктов в других районах страны.
25 июля к нам приехал погостить Толик. У него - каникулы, но он приехал ненадолго, так как ему нужно готовить доклад на математическую конференцию, которая должна была состояться с 20 по 28 августа в гор. Кишиневе.
На сей раз Толик нарушил нашу традицию. Письмом сообщил, что прибудет домой 25 июля. Мы с женой все эти дни ждали от него сообщения каким видом транспорта он приедет, чтобы его встретить. Он же решил нас не беспокоить и ничего нам не сообщил.
Все же я поехал на вокзал к московскому поезду и, конечно, напрасно, так как ровно через час Толик прилетел самолетом.
Мы его за это немного пожурили, но неожиданному его появлению были очень рады. Ведь мы теперь видимся не так часто, а в последние годы, когда он стал уже самостоятельным, его приезду особенно рады.
Толик все такой же, не полный, но и не худой, без изменений. Производил впечатление человека без возраста. Для него это хорошо. Пока у него нет ничего лишнего, но каждый раз нам он казался обновленным.
В нем по-прежнему бурлил целый мир, полный нагромождения творческих идей. Страстная жажда знаний в нем соединена с подлинной добротой и сердечностью. Своей внешностью он не так уж обращал внимание других, но самым замечательным в его лице были глаза – ясные, живые и часто беззвучная улыбка.
Он привез нам еще шесть больших фотографий своих новых картин и пополнил нашу коллекцию. Смотрятся они хорошо, хотя их смысл и труднодоступен.
Из бесед мы узнали, что Толик представлен кандидатом в докладчики на Международный математический конгресс, который состоится в Канаде в августе месяце 1974 г. У математиков существует традиция, в силу которой каждый выдвинутый кандидат от любой страны мира должен набрать требуемое число голосов членов оргкомитета. Наш Толик по числу полученных голосов среди 60 математиков-претендентов различных стран мира, был седьмым. Это очень высокая оценка его научной деятельности.
Толик не так долго был у нас, но все же успел сделать несколько рисунков. Уехал он раньше, чем нам хотелось. Он решил воспользоваться частью своего отпуска, для работы в библиотеке им. Ленина в Москве над редкими изданиями по математике.
После его отъезда произошел ряд различных по содержанию и серьезности событий. Первое и приятное для меня – это, наконец, издательство «Недра» прислало верстку нашей книги «Водно-шламовое хозяйство углеобогатительных фабрик». Я просмотрел ее, внес небольшие исправления, в допустимых издательских пределах, и отправил им для печати. Издательство обещало выпустить ее в свет в четвертом квартале 1973 года.
Впечатление у нас от книги осталось хорошее, хотя окончательная и более правильная оценка может быть получена только от тех, кто ею будет пользоваться. Мы, авторы, это прекрасно понимали и с нетерпением ждали справедливых, более объективных и трезвых суждений читателей, чем наши. Но мы все же надеялись, что книга заслужит одобрение, так как мы насытили ее не только результатами последних лет, но и большим фактическим материалом. Я думаю, она может оказаться полезной как производственникам, так и сотрудникам проектных и научно-исследовательских институтов и, конечно, студентам. Не думаю, чтобы мелкие недостатки, которые могут быть обнаружены в книге, могли бы обесценить ее значение в целом.
Вообще ценить полезность книги, это сложное дело. У каждого из нас - свои требования и вкусы, и если я не нашел, даже в хорошей книге убедительного ответа на свой вопрос, то в моих глазах она уже не так хороша, как я ожидал.
Часто мелкая неудовлетворенность заслоняет то большое, положительное, что изложено в книге, и мы под влиянием этого остаемся недовольны. Ведь в любой книге нельзя достигнуть полноты изложения, хотя бы потому, что в любом вопросе есть что-то еще недоработанное, дискуссионное.
Если вы какие-либо, пусть небольшие, материалы книги использовали, то она уже в какой-то мере себя оправдала, а это можно найти в подавляющем количестве выпускаемых книг.
Помимо нашей книги, в печать сданы справочник по обогащению углей и учебник, составленный группой авторов с моим участием. Эти книги будут выпущены в свет в I и II кварталах 1974 года.
После этого я с Погарцевой принялся за окончание рукописи справочника по обогащению углей (малого, объемом всего лишь 20 п.л.), на издание которого мы уже получили договор от издательства «Недра».
В общем, в то время у меня нагрузка была весьма значительная, и мне не приходилось скучать, тем более, что на очереди было составление энциклопедического словаря по обогащению углей (ЭСОУ). Идея хорошая и вопрос уже назрел, но протолкнуть такое издание вряд ли удастся, тем более, что оно задумано без привлечения большого начальства. Но как бы там ни было, составить такой материал мы считали необходимым.
Однажды, по заданию ЦК Партии Украины, была проверена работа одного строительного научно-исследовательского института. В результате установили не только малую эффективность работ института, но обнаружили различного рода нарушения. В связи с этим появилось постановление, где не только были приведены факты нарушений и меры наказания его руководителей, но и предложено всем Министерствам провести соответствующие собрания с руководящим составом своих институтов.
Состоялось такое совещание и в нашем Министерстве с работниками трех институтов, ему подчиненных. Вел совещание начальник Технического управления, член коллегии Министерства Нехорошев. Так как совещание явилось предварительной подготовкой к заседанию коллегии Министерства, где Нехорошев должен делать доклад о работе этих трех институтов, то оно носило скорее осведомительно-инструктивный характер, чем отчетный. Нехорошев весьма обстоятельно и довольно разумно описал состояние дел в угольной промышленности и ту роль, которую играют и должны играть институты в выполнении пятилетнего плана. Очень четко и по-деловому он подчеркнул упущения, имевшие место в институтах и предложил всем представить ему подробные отчеты о выполнении научных разработок и их внедрении в производство.
Присутствующим это совещание понравилось и оно, безусловно, было полезным. Мы более четко увидели свои недоработки и промахи, которые очень четко, свежо, без всякой черствости, крика и ругательства, а вполне серьезно и деловито были вскрыты Нехорошевым.
Совсем другой характер имело совещание, проведенное в тот же день с нами, обогатителями, начальником Главуглеобогащения Ковалем. Здесь была совсем иная атмосфера.
Но прежде всего, о самом Ковале несколько слов.
Представьте себе невысокого, лысого, обрюзглого, с нездоровой сыростью, отвисшим значительным животом и двойным подбородком человека, лет этак шестидесяти пяти или около этого. Лицо дряблое, с покрасневшим цветом кожи, внушающее какое-то тревожное чувство. Когда он улыбается, глаза заплывают, углы рта раздвигаются и обнаруживаются неприятные искусственные зубы. Голос у него проницательный, а смеется он с откровенным бесстыдством. Он не принадлежит к числу утонченных людей, стремящихся своей благородной образованностью, воспитанием и интенсивной умственной деятельностью расширять и облагораживать нашу среду. Нет. Он относится, скорее, к тем потребителям, не утруждающим себя долгими размышлениями, а ограничивающимся удовольствиями, которыми они могут воспользоваться, пока находятся на высоких постах.
В общем, это человек, у которого духовный мир очень зауряден и убог. В беседе он пытается придать себе облик умного и достойного человека, посвятившего себя защите справедливости. Между тем, искренность для него не что иное, как утонченная форма лукавства, основанная на изворотливости.
Когда он ведет совещание, то больше говорит сам, чем слушает выступающих. Все время прерывает говорящего, куражится, вставляет свои балагурные реплики, пересыпая их грубыми ругательствами. Он так увлекается тарами, да барами, что часто уходит в сторону от сути дела, превращается в пустого краснобая и, в конце концов, вносит скорее сумятицу, чем ясность в рассматриваемый вопрос.
Когда он говорит, то каждое слово подкрепляется ругательством, вследствие чего у число ругательств по меньшей мере равно числу прочих произносимых им слов. Речь, скорее, похожа на перебранку, чем на деловое выступление.
Единственное, чего он никогда не упускает, так это унизить присутствующих и еще больше отсутствующих своих подчиненных и всячески превознести себя.
После этого совещания у нас создалось впечатление, что все работают плохо, все – бездельники: производственники, работники трестов и институтов.
Такое совещание ничего нам не дало, да и не могло дать, так как Коваль совершено не в курсе дел производственной и институтской деятельности.
Его главная задача состояла, по-видимому, в том, чтобы присутствующих на совещании как-то укусить, совершенно не подозревая, что его поведение более оскорбительно, чем укус.
То, чего от него ожидалось, мы не получили. Учиться и внимательно выслушивать наставления надо у тех, кто способен воодушевить, зажечь у подчиненных страсть к творчеству. К сожалению, Коваль на это не способен.
В нашем институте в то время почувствовался больший порядок, чем был до этого. Вместо не оправдавшего себя Якунина, секретарем парткома вновь был избран Погарцев. Первые его шаги сразу начали сказываться на деятельности института. Он сумел найти главные вопросы вовремя, и правильно их поставить на обсуждение для принятия четких решений. Четкость в работе и ранее его отличала от других в выгодном свете, а в этот раз, когда он стал более опытен, его положительные качества особенно были заметны.
На одном расширенном заседании парткома разбирался один из важных вопросов – каким образом усилить связь научных сотрудников с производством и повысить эффективность института. Заседание было хорошо подготовлено, по-деловому прошло обсуждение, с практическими предложениями и выводами. Присутствовавшие приняли активное участие и были очень довольны ходом совещания. Так была и критика, и предложения, в итоге - неплохое принятое решение. Когда хорошо, так хорошо!
Через несколько дней состоялось отделенческое партсобрание, где рассматривался вопрос о выполнении годового плана. Здесь тоже была критика и предложения. Причем, многие выступавшие указывали на недостаточную укомплектованность основных лабораторий квалифицированными кадрами и на необеспеченность выполняемых работ вычислительной техникой.
Ни на расширенном заседании парткома, ни на отделенческом партсобрании, директор института Жовтюк не присутствовал. Он был в Москве. По приезде, один из заместителей его - некто Федорченко, оказался недальновидным человеком и в порядке, по-видимому, подхалимства, тенденциозно рассказал Жовтюку о претензиях, предъявленных на этих совещаниях в адрес дирекции. Жовтюк все это воспринял раздраженно и усмотрел личную обиду. Немедленно в его кабинет был вызван секретарь отделенческого партбюро, и тут же довольно грубо отчитан. Затем были приглашены все заведующие лабораториями и начальники отделов. Жовтюк, не допускающим никаких возражений тоном, с явно выраженной обидой, начал порицать сидящих в кабинете за якобы устроенный ими «базар на партсобрании», за неправильное истолкование деятельности дирекции, чем вызвали среди сотрудников института якобы лишние разговоры. В его глазах горело пламя ярости. Далее добавил, что он, как директор, руководствуется решениями XXIV съезда КПСС, и никому не позволит извращать эти принципы. Смотрел на сидящих тяжелым давящим взглядом.
Его слова прозвучали настолько угрожающе и неумно, что многие присутствовавшие возразили, сообщив ему о прошедших собраниях, на которых ничего противоестественного не было, а высказанные претензии были правильными и справедливыми.
Все были поражены выступлением Жовтюка и рассматривали его грубое высказывание, как самый откровенный зажим критики.
И вот через пару дней Жовтюк опять пригласил нас всех к себе и извиняющимся тоном, в присутствии секретаря парткома Погарцева, заявил, что в институте, среди сотрудников, распространился слух о зажиме им критики. Это произошло потому, что он перед нами выступил не в обычном для себя ключе и стиле. Он просит нас всех довести до сведения сотрудников, что в нашем учреждении никто критики не зажимал и этого не будет впредь. У нас каждый из нас волен высказывать на собрании свои соображения.
Как потом выяснилось, перед этим Погарцев вызвал Жовтюка и Федорченко в партком и предложил извиниться перед всеми заведующими лабораториями и начальниками отделов, а если он этого не сделает, то партком вынужден будет наложить на него взыскание.
Вот Жовтюку и пришлось не особенно охотно и нетвердым голосом произнести несколько неприятных для себя фраз перед нами, кстати сказать, удивленными таким исходом дела.
Этот пример - лишнее подтверждение принципиального и правильного понимания своей роли секретарем парткома Погарцевым.
Конечно, каждый руководитель должен иметь среди своих подчиненных известный авторитет и влиять на их поведение, но только не таким способом, как пытался сделать Жовтюк.
