4.
Теперь попытаюсь кое-что рассказать о себе. Не возражаете? Ну, хорошо. Прежде всего, о старости – старею ли я? Да, конечно. Но со старостью надо быть так же осторожным, как и с молодостью. И то и другое надо беречь.
Слово старость, хотя и нельзя толковать двусмысленно, но оно не всегда точно выражает состояние людей, причисленных к старости. К примеру, хочу указать на свой внешний вид. Всю жизнь все мои знакомые всегда давали мне лет меньше, чем на самом деле. И разница была довольно ощутима. Все говорили, что я выгляжу очень молодо. Так как это говорилось многими людьми, то я не считал их мнение праздным комплиментом и к такой оценке как-то привык. Оказывается, ко всему можно привыкнуть, а тем более, если это приятно щекочет твое тщеславие. В конце концов, все люди тщеславны, только степень этого недуга у каждого различна. И если она не выходит за рамки допустимых моральных норм, то это даже хорошо. Ведь радуемся же мы результатом своего труда, так почему же не порадоваться своей сохранившейся внешности. Я считаю это вполне нормальным. Разумеется, не придавал этому особого значения. Просто был приучен к этому и только. Но вот 12 июля 1981 года, когда мне уже было 71 год и 5 с лишним месяцев, мы приобрели ведро прекрасных вишен. Надо отметить, что в тот год весна была слишком дождливой, а лето невероятно жарким и фруктов, особенно вишен, было не так много. Мы обрадовались и решили сварить варенье.
Для варки варенья потребовался сахар. По просьбе жены я пошел в магазин. В штучном отделе попросил семь килограммов сахара. Молодая, довольно симпатичная девушка-продавец, на меня посмотрела со снисходительной улыбкой и ответила:
- Дедушка, больше двух пачек нельзя.
Получив две пачки, я вышел из магазина и только тогда осознал значение ласкового слова «дедушка». Оно как-то резануло мой слух и засело в моей голове. Я даже несколько раз произнес его про себя.
Видите, в глазах этой девушки я уже не мужчина, а дедушка. До этого я ничего подобного не слышал в свой адрес, а тут вдруг «дедушка». Если ко мне и обращались незнакомые люди, то обычно называли: папаша, товарищ, мужчина. Это совсем другое дело. Все эти понятия говорят, что человек, к которому относятся, еще не стар, можно сказать, находится в соку, а вот дедушка – этим уже все сказано. Правда, иногда знакомые меня спрашивали:
- Вы еще не дед?
Имея в виду наличие внуков. Но это имеет совершенно другой смысл и не вызывает ни у кого, в том числе и у меня, такого ощущения, как слово «дедушка», которое не связано с внуками, а прямо указывает, что ты уже глубокий старик.
Когда я пришел домой, то первое, что сделал – посмотрел в зеркало. Вроде бы, никаких перемен, но это слово долго не выходило из моей головы. Более внимательно всмотревшись в свое лицо, я заметил, что оно у меня - в зависимости от выражения и настроения - резко меняется. Когда я улыбаюсь, оно выглядит более свежим, даже привлекательным, более молодым, но стоит мне сделаться серьезным и особенно, немного насупиться, оно сразу меняется в худшую сторону и появляется какая-то неприятная старческая угрюмость. Вот оказывается в чем дело. Поди, знай, как мало надо, чтобы выглядеть хорошо. Улыбайтесь, и тогда вас не постигнет такая участь, как меня.
С того дня, я больше не слыхал в свой адрес этого злополучного слова. Улыбка овладела моим воображением, и я стал чаще улыбаться. Теперь я пытаюсь исключить из своего обихода «угрюмость» и возвел в особый возвышенный ранг «улыбку». Ведь это она украшает нас позолоченным очарованием ушедшей молодости. Конечно, я здраво смотрю на вещи и вглядываясь в зеркало не обманываю себя, ни на счет своей молодости, ни на счет цвета кожи и выражения лица. Я хорошо сознаю все неполноценность своего уже увядшего облика. Но я не падаю духом, и сердце мое не разрывается от отчаяния при мысли о старости. Во мне верх всегда брал рассудок.
В своей жизни я презирал всякого рода глупости. Умение презирать подлости и оскорбления – великая поддержка в жизни. Людей, которые способны творить подлости я вычеркивал из своей жизни.
Я ушел в отставку в семидесятилетнем возрасте, хотя мог еще работать. В последние годы моей службы по найму, к своему стыду, стал замечать, что от административной тупости и сам понемногу начал тупеть. Вот эти и другие моменты и послужили причиной моего ухода в отставку. Правда, когда я теперь нахожусь не у дел и появляюсь в институте, тот же Жовтюк, да и Коткин, принимают меня с артистической непринужденностью и добродушием пожимая мне руку.
У вас может возникнуть упрек: зачем я некоторых руководителей слишком очернил, перегрузил свой рассказ их постыдными деяниями? Но вы попробуйте присмотреться к окружающей обстановке и увидите, что действительность превосходит мною приведенные факты. Такие типы не редки. Подумайте, и вы легко припомните подобных героев. В своем рассказе я достаточно много открыл вам правды. Согласно логике, против правды ничто не может устоять. Но, чтобы правда восторжествовала, надо ей иногда помогать, причем умело. Сама она в нашей действительности часто опаздывает и не производит необходимого действия. Она, как бы стыдится открыто выступать против несправедливости.
В том, что я кое-где резко высказывался, не характеризует меня, как человека злого и необъективного. В действительности, я мягок и снисходителен. Люблю все слабое и жалкое, все страдающее. Люблю человека - это бедное, часто заблудшее существо, и если я на него сержусь, то это не значит, что у меня нет для него слезы сочувствия. Люблю заглядывать и в себя, чего многие избегают, по-видимому, страшатся увидеть в себе что-либо неприятное.
Я жажду добра, ищу истину, размышляю и убежден, несмотря на все мои недостатки, заблуждения и ошибки, вы будете ко мне снисходительны. В наш век все сомневаются во всем, но если вы усомнитесь в моей искренности, то я буду опечален. И когда меня не станет, то одним смертным на земле будет меньше, только и всего. И тогда простятся мне все мои заблуждения, как бы велики они ни были.
В жизни меня не так возмущала враждебность людей, как их непостоянство натуры. Стоит кому-либо получить повышение по службе, выдвинуться над другими, своими вчерашними, равными ему, сослуживцами, как у него все меняется. Отношения сразу становятся другими. С подчиненными начинает обращаться с ворчанием, часто как цепная собака. Он забывает, что сила руководителя должна заключаться в его разуме, здравом смысле, прямодушии и крепкой воле, а не в кураже.
Конечно, массой можно и следует руководить, но для этого нужен крепкий талант, который легко подчинит себе массу. Великие люди вели народ за собой, брали его на буксир и в их руках люди были податливы, как воск.
Конечно, кое-кого, возможно, смутит непривычная правдивая форма изложения, так как мы к этому не приучены. Я изобразил подлинную жизнь некоторых героев нашего времени и надо ее принимать так, как она есть. На мой рассказ возможны нападки. Будут обвинять меня в чрезмерной близости изложенных фактов к действительности и недоумевать, зачем мне понадобилось копаться в грязном белье и преподносить все это так открыто? Но ведь я изобразил то, что увидел. Меня можно только обвинить в том, что я говорю вслух то, что многие думают про себя. Я не пытался в своем рассказе сделать кое-кого из моих знакомых лучше, чем они есть на самом деле. Я не хотел на старости лет грешить, идти против своей воли.
Хотя я к некоторым героям слишком суров, но я не согрешил перед своей совестью. Я понимаю, чтобы говорить все откровенно, надо обладать известным бесстрашием. Всем хорошо известно, что многие из нас в узком кругу, а еще чаще про себя или в своей семье, бывают откровенными, но в общественных местах и на разного рода совещаниях и собраниях, слишком немы в этой части. Здесь их высказывания уже мягче и даже подхалимские, тут правда - редкий гость. Человека вроде бы подменили. Вероятно, опыт научил людей понимать, что слишком прямая откровенность ни к чему хорошему не приводит.
Если даже моя критика и справедлива, то все равно она может вызвать раздражение, а у некоторых моих знакомых, смущение. Могут подумать – зачем все это? Ведь в приличном доме, если и происходят беспорядки, то хороший вкус предписывает не замечать их. Не исключено, что я кое о чем заблуждаюсь. Несмотря на это, с моими мыслями стоит ознакомиться. Тысячи людей думают то, о чем я здесь высказал вслух. Выходит, я говорю как бы не от себя, а от многих.
Что же касается ненависти, то я, пожалуй, чужд ее, даже когда говорю о плохих людях. Может быть, кто-то из представленных здесь героев начнет злиться и возражать, но чем больше он будет опровергать очевидное, тем громче я буду хохотать. Когда такие люди начинают изворачиваться и лгать, в душе я всегда хохочу во все горло. Вы вправе спросить меня – а почему не вслух? Почему я открыто не боролся с подобными ненормальностями?
Да, потому, что это было бы бессмысленной затеей. Я уж не говорю об опасности. В моей жизни и так было много неприятностей, и я не раз стоял на грани катастрофы. Во мне было много мешанины, и я вынужден был в силу необходимости иногда идти на соглашение со своей совестью, ибо иначе ничего не смог бы добиться. Обстановка не позволяла не то, чтобы громко говорить, а даже произносить шепотом. Слишком обнаженная правда опасна для того, кто ее произносит вслух.
В жизни мне, и весьма многим, приходилось часто молчать, вместо того, чтобы возражать, когда ты с чем-то не согласен. Когда было не совсем удобно и опасно возражать, я поступал как все, т.е. так, как ранее поступали в церкви неверующие – чтобы не оскорблять ничьих чувств и не вызывать гонения церкви, они тоже опускались на колени, и дело с концом. Все были довольны. Это, конечно, не пресмыкательство, а здравое решение, ибо любое другое решение могло окончиться крупными неприятностями.
Как мы реагируем на несчастье других? Какое чувство волнует людей, когда они видят чужое горе? Многие в такие минуты ощущают дрожь садизма, некоторые – жалость, но у огромного большинства – интерес к сенсации, праздное любопытство, желание посмотреть, как люди страдают. Это, конечно, низкое любопытство, но оно есть.
Руководители в нашей действительности по какой-то иронии судьбы поставлены вне критики, подобно какой-то догме. Для них критика существует только одна – сверху вниз. Но я ни за что не соглашусь, если меня лишат права свободно рассуждать.
В начале своей карьеры я испытывал крайнее равнодушие к политике. Но с годами жизнь меня приобщила к ней и многому научила, и я отбросил это заблуждение. Я понял, что политика – обширное поле, где народы борются за жизнь, где творится история. На этом поприще подвизаются гениальные люди, отдавая свои силы благородному делу. Но часто туда проникают карьеристы, политиканы. И если бы я обладал хотя бы каким-нибудь даром слова, возможно, посвятил бы себя такой деятельности. Но если бы и пошел по этой стезе, то не ради славы и почета, а ради изучения политики.
И вот, на склоне лет, во мне снова ожила неприязнь к политике, а точнее к отдельным руководителям, от которых зависит всеобщее счастье и справедливость. Я умудрен опытом, многое вижу, и меня иногда отталкивает ограниченность наших некоторых руководителей и даже политических деятелей. Есть и такие, которые уж очень похожи на того полководца, потерпевшего поражение, но который, взглянув по окончании боя на поле, усеянное трупами его солдат, заявил, что все это можно с лихвой восполнить одним только крупным городом, и всего за одну ночь, если никто не будет прибегать к противозачаточным средствами.
Я был бы в отчаянии, если бы кто-либо из вас вздумал обвинить меня в нелояльности к существующему у нас строю. Я ни к какой партии не принадлежу и выражаю собственное мнение о жизни. Вот и все. Я не хотел лицемерить, прятать свои коготки и вместо них показывать бархатные лапки.
Из всех этих рассуждений, так и хочется задать себе несколько странный вопрос – люблю ли я Советскую власть и всегда ли я разделял ее идеи? Отвечаю самому себе – безусловно, да! Ее идеи я и сейчас разделяю. Но мне кое-что не ясно не в ее идеях, а в практической деятельности отдельных лиц, имеющих положение. Я страстно люблю Родину за ее великодушие, за ее мужественную независимость, и верю в нее, но наша страна допустила такую несуразность, как культ личности, что в какой-то мере возвращает нас к нелепости, к пережитому нашей страной в прошлом. Я испытываю стыд и никак не могу отделаться от этого чувства, словно и на мне лежит какая-то доля вины за это.
Несмотря на все это, я верю в наш век, в наш строй, с достоинством современного человека. Силен тот, кто верит. К сожалению, есть люди, задающие риторический вопрос: для чего наши деды делали революцию? Для того, чтобы возбудить к нам ненависть других народов, или для того, чтобы некоторые руководители пускали пыль в глаза остальным жителям? Ведь революция несла собой идеи прогресса!
Ну, что можно ответить этим людям. Я думаю, у них слабо развита дальновидность. Они живут сегодняшним днем – мелочными ежедневными неурядицами, которых у нас еще немало, и не видят основного, а это близорукость. Это слабые люди, хотя среди них встречаются интеллигенты и даже ученые. Они высмеивают существующий порядок и строй, но сами нуждаются в порядке и власти над собой.
В свою очередь, мне хочется задать им такой вопрос: а не думали вы, кем бы вы были, если бы не было Октябрьской революции и мы продолжали жить при царской России? Получили бы вы такое образование и положение в обществе, каким сейчас располагаете?
Не следует забывать и того, что из отсталой России, в каких-нибудь шестьдесят с лишком лет, при двух войнах и двух голодовках, мы сумели стать, как теперь нас называют на Западе, сверхдержавой, обогнав почти все страны мира, включая развитые бывшие империи. Все неприятности и трудности, которые нам приходится переживать, и которые еще пока будут, возможно, существовать, скоро уйдут в прошлое и наши последующие поколения, в конце концов, станут теми разумными и теми мудрыми людьми, которые воплотят грезившиеся нам идеалы справедливости и доброты в жизнь.
Будущим поколениям, я хочу посоветовать: не злоупотреблять острыми напитками. Они слишком возбуждают, а Советский народ – народ великий и не должен терять голову. Однажды одного гражданина из Спарты спросили, почему в Спарте пьют так мало вина. Тот ответил:
- Чтобы с нами могли советоваться о других, а не с другими о нас.
К сказанному хочу добавить – тем моим знакомых, которых я хотел порицать, но для этого у меня не хватило времени, и я этого не сделал, нет необходимости благодарить меня, а у тех, о ком я собирался сказать добрые слова, но не сказал, - прошу прощения.
Из современных авторов русской литературы заслуживают внимания сибиряки. Именно там в последние годы зарождаются привлекательные произведения. Что же касается московских, ленинградских и авторов других городов России (кроме Сибири), то они больше занимаются разговорами на всевозможных заседаниях и встречах, чем творческим трудом.
Не удивляйтесь, что я так резко ополчился против значительной части наших литераторов. В этом вопросе я придерживаюсь того правила, что не бороться с несправедливостью – значит быть в какой-то мере несправедливым самому.
Здесь надо упомянуть о неисчислимом потоке информации всех видов (книги, журналы, газеты, телевидение, радио, кино), воспринимаемом нами ежедневно. Хорошо это или плохо?
И да, и нет. Известный философ древности Платон писал, что изобретение письма убьет память, позволит глупцам рассуждать, превратит их в фальшивых ученых. По утверждению средневековых хронологов, это было сказано две тысячи лет назад. Человечество пренебрегло этим предупреждением. Теперь любой глупец поучает вас, читая кем-то написанный текст его речи. Платона сейчас нет, кто же предупредит молодежь от современной нам угрозы со стороны телевидения, делающего людей безмозглыми, а точнее «видиотами». Уже сейчас некоторые просиживают у экранов многие часы, а что ожидает нас, когда будут работать не 3 канала, а все двенадцать?
Телевидение расслабляет восприятие, завладевает вниманием и вы тупеете. Если художественное произведение заставляет нас переживать, представлять описанные картины, события, природу, т.е. заставляет нас мыслить и обобщать, то в телевидении за нас все уже сделано. Там показывают все – природу, действия, переживания и т.д. Нам остается только лениво проглатывать всю эту кухню, и в случае плохой картины - плеваться, а при хорошей – немножко кое-кому из героев посочувствовать, даже всплакнуть или посмеяться и, стоит выключить экран, тут же забыть. Правда, на следующий день есть еще возможность поделиться впечатлениями об артистах.
Телевидение лишает вас возможности вести интересные беседы, замуровывает в квартире. Что же нам делать? По-видимому, сдерживать себя и не забывать о других, не менее интересных, явлениях в нашей жизни.
При всем моем незнании людей в довоенное время, я обладал природной интуицией, которую обострила Великая Отечественная война и которая позволила мне различать в людях чистоту и благородство. Люди глубоко познаются не от частых встреч, произносимых ими слов, даже не от поцелуев и объятий, а от соприкосновения душ, сходства в понимании друг друга в беде, в период катастроф и войн.
Война… У людей моего поколения, у тех, кому теперь за семьдесят, с этим страшным словом связаны воспоминания о трех войнах: Империалистической, Гражданской и Великой Отечественной. И все эти войны, несмотря на огромные людские потери и разрушения, в конце концов, принесли победу нашему народу.
Война – жесткое слово, сколько оно несет несчастий, ужасов! Нет ничего отвратительнее, когда мы, люди, гуманные, верящие в прогресс, разум и цивилизацию, начинаем уничтожать друг друга. Великие умы, ярые политические деятели, ученые, все без устали говорят о мире, но все теории и призывы рушатся, и войны на земной шаре не прекращаются. Есть и такие, которые открыто заявляют, что война, как и смерть, – явление неизбежное. Видите ли, их пьянит запах пороха.
Когда в мирное время человек умирает, мы его оплакиваем, считая человеческую жизнь священной, но во время войны люди гибнут десятками миллионов. Получается парадокс – люди войну ненавидят, осуждают, и в то же время войны не прекращаются.
Итак, за мою жизнь война над нашей страной пронеслась три раза и в дополнение к ним испытала не один голод. Будет ли четвертая? Не дай бог! Это было бы катастрофой для всего человечества.
Нынешний мир питается каплей истины и целым океаном лжи. Все лгут. Эту ложь газеты не обнажают, а наоборот, стараются ее скрывать от общественности. Между тем, природа создала человека таким, что он хочет правды, т.е. того, что от него скрывают. Ложь затрудняет народам взаимное понимание и иногда делает столь легким взаимное презрение между ними. Тогда каждая из сторон свою ложь называет идеалом. Но это ложь межгосударственная, а мне хотелось бы кое-что сказать о лжи, существующей между нами, между отдельными группами людей, знакомыми и незнакомыми. Все знают и утверждают, что вне правды не существует нравственности, что опаснее вымысла нет ничего, и все же в жизни все лгут. Кто больше, кто меньше, - но лгут. В большинстве своем, это мелкая ложь, чаще безобидная. Но если весь мир лжет, то мы вправе, по крайней мере, требовать, чтобы ложь была приятной, а не коварной. Ложь бывает злая, коварная, но бывает и благородная, оптимистическая, крайне необходимая, позволяющая нам жить в мире и даже уважать друг друга. Мы привыкли в себе слишком многое скрывать: то чего боимся и то, что не считаем нужным сообщать другим. В большинстве своем, мы боимся заглянуть в свою душу. Если бы мы все начали рассказывать хотя бы сотую доля того, что делаем, и что думаем о других, то разразился бы настоящий скандал. Мы все стали бы, если не врагами, то уж, во всяком случае, не близкими друзьями. Слишком откровенная откровенность не всегда сближает, а чаще разъединяет. В общем, лучше не касаться этих человеческих тайн. Они очень печальны, но нам надо знать, что они существуют. По поводу «благородной лжи», приведу поучительный старинный рассказ, который, как нельзя лучше, подтверждает высказанные мысли.
…Робкая, бедная душа стояла у ворот рая, не смея поднять руку, чтобы постучать. Святой привратник рая Петр давно видел ее, все посматривал на нее, и, будучи не очень благосклонен к человечеству за его неисчислимые прегрешения, сурово спросил:
- Что же ты стоишь? Подойди ближе. Скажи, что тебе от меня нужно?
- Я хотела бы в рай, - робко ответила душа.
- Всякому бы сюда хотелось, - проворчал суровый привратник. – Ты подожди, я сначала загляну в свою книгу, да соображу, как ты вела себя на земле.
Она на несколько мгновений углубился в просмотр книги и потом сказал, видимо смягчившись:
- Ну, что ж, твоя запись хорошая. Тут только ничего не сказано о последних часах твоей жизни, но если и в эти часы ты не совершила никакого тяжкого греха, то тебя, пожалуй, можно и впустить.
И он отворил врата рая, но бедная душа рыдала, тяжко стонала и не шла в открытую перед ней дверь.
- Это еще что за новости? – угрюмо крикнул Петр. – Коли что есть за тобой, так рассказывай. Чего ты плачешь, отчего не входишь?
- Давно бы вошла, да боюсь… боюсь моего смертного греха, который совершила в последний час жизни.
- Что же ты сделала? – спросил святой Петр.
- Я… Я сказала неправду… солгала, - прошептала душа.
- Ну, вот! Все вы так. Живет-живет хорошо, в книге у нас отличные отметки, а потом, в смертный час, вдруг все испортит!
В эту минуту к ним подошел архангел Гавриил. Он слышал их разговор и сказал Петру:
- Слушай, ведь ложь дело очень спорное. Случалось, что и праведники говорили неправду, и она им в смертный час не вменялась.
- Положим, это верно, - задумчиво проговорил Петр.
Затем обратился к душе:
- Ну, рассказывай, что у тебя такое было, как и в чем ты солгала.
- Ох!... Это длинная история, - со смущением ответила душа. – Боюсь, что отниму у вас много времени.
- Ничего, - ласково ободрил ее Гавриил. – Рассказывай. Ведь надо же нам решить, как с тобой быть.
- Я была маленькой, - начала свой рассказ душа, - когда умер отец. Нам с матерью пришлось жить на ту ничтожную пенсию, которую он нам оставил. Нас, детей, у матери было несколько, и всем надо было дать образование. Мы испытывали сильную нужду. У отца был близкий друг, врач. Он не оставил нас в беде. Когда я выросла, он влюбился в меня и посватался за меня. Я его не любила, но у меня недоставало мужества отказать ему. Я любила другого, но подавила в своем сердце эту любовь и стала женой нелюбимого человека. Но я знала, что мы все обязаны ему, верному другу нашей семьи и я глубоко уважала его. Скоро моя мать умерла, благословляя меня за мое самопожертвование, и моего мужа за его преданные заботы обо всех нас. Теперь уже все тяготы дальнейшего воспитания моих младших сестер пали на моего мужа, и он остался верен взятым на себя обязательствам до конца.
- Слушай, душа, - перебил ее Петр, - ведь ты нам рассказываешь самую заурядную историю.
- Тут вся суть в том, - сказал в свою очередь Гавриил, - чем и как воздала ты своему мужу за его доброту.
- В том-то и дело, - продолжала душа, грустно взглянув на вопрошавшего, - что я во время сожительства с мужем не переставала думать о другом, ему же высказывала только дружбу и уважение. Я видела, что муж понимает мои чувства, знает, что любви к нему я не питаю, но все же ждал и ждал, в надежде, что ему удастся пробудить во мне истинную любовь. Но он молчал, никогда не заводил об этом разговора. Когда я лежала на смертном одре, меня стала особенно мучить эта мысль, и терзалась тем, что так мало воздала ему за его преданную любовь ко мне. Он видел, что я умираю, и в последние минуты моей жизни поборол свою робость и спросил меня, любила ли я его? И вот в этот верховный миг, когда я должна была, перед лицом смерти, говорить правду, только одну священную правду, я изменила ей, я солгала, и сказала ему, что любила его глубоко и искренне, что умираю, любя его…
Петр и Гавриил смотрели на нее, не говоря ни слова. Рассказ грешной души произвел на них сильное впечатление, но они ничего не могли сами решить, не знали, что делать.
- Слушай, - сказал Гавриил Петру, - ты отличный привратник, я ловко владею своим огненным мечом. Это так. Но оба мы с тобой плохие психологи и философы. Нам такого путаного дела не осилить. Пойдем-ка лучше к самому Господу Богу, расскажем ему все, и пусть он решит это дело.
И оба они предстали перед Господом. Гавриил, мимоходом заглянув в книгу воздаяний за грехи, прочел, что ложь – грех тяжкий, сурово наказуемый.
Господь взял у него из рук книгу и на его лице появилась особая улыбка. Он кивнул им обоим, чтобы они шли за ним. Подвел их к небесному окну, откуда открывался взгляд на землю. И вот они увидели комнату, в которой перед большим письменным столом сидел человек. Его глаза, не отрываясь, смотрели на висящий перед ним портрет умершей жены. В комнату вошел его близкий друг, сел около него и стал его утешать:
- Не падай духом, не вешай головы, мой друг!
- Мне не на что жаловаться, - ответил вдовец, - я показал бы себя существом черствым и неблагодарным, если бы стал роптать на судьбу. Судьба дала мне блаженство обладания любимою женой. Она была тиха, скромна, сдержана. При жизни она не показывала мне всего пыла своей любви. Но когда, в час смерти, я спросил ее, любила ли она меня, она обняла меня, поцеловала и сказала, что горячо любила меня. И это дало мне столько полного, безграничного счастья, сколько не выпадало, быть может, на долю никого, другого смертного. И воспоминания об этой блаженной минуте дают мне силы нести всю тяготу остальных годов моей жизни.
Господь закрыл окно и обратился к Петру:
- Ложь, милый мой Петр, конечно, грех, но не всякая ложь должна быть наказана. Ты иди и впусти эту душу в рай. Пусть она воссядет у ног Моих.
Я думаю, вам теперь ясно, что ложь бывает разная. Она не только чинит огорчения, но может приносить и радость.
Что же касается меня, то сказать, что я ни в чем не грешен, было бы заносчиво и неверно. То, что есть у других, есть и во мне. В какой-то степени мы все грешны, но главное в жизни не это, а то, как ваша ложь далеко заходит.
Моя ложь всегда вызывалась только благими намерениями. Она как бы помогала мне восстанавливать истину правды. Если я и лгал, то не для того, чтобы возвыситься и привлечь к себе внимание других или кого-то надуть, а чтобы кого-то спасти, и не потерять дружбу тех, к кому я хорошо отношусь. Дружбу я особенно ценю потому, что в моей жизни было много недругов и в такой обстановке приятно знать, что у тебя есть друзья.
Лгать зло и быть лицемером мне не приходилось, совесть не позволяла, а быть высоким начальником, когда надо иногда лгать, я никогда не был. У меня нет вкуса ко лжи, тем более сейчас, на старости лет. Я думаю, что если не мое поколение, то последующие, дождутся, когда придет настоящая жизнь, без коварной лжи и интриг. Когда совершится это, трудно сказать, но, наверное, не скоро. Я только пытаюсь предугадать, а действовать предоставляю молодому и возможно не одному, а десяткам, сотням поколений.
Теперь еще немного о себе. Я всегда стремился прочесть загадочную книгу жизни, но это оказалось не так легко. Жизнь – это книга книг и ее надо уметь читать. Любой из нас носит ее в себе, но не всякий может разобраться в ней. Мы мало знаем тех знакомых, с которыми встречаемся на отдыхе, в праздном проведении времени, пока не увидим их в работе, в постигшей нужде, при особых обстоятельствах. Кто может судить о кошке, глядя на ее ласковое мурлыкание, когда вы ее гладите или когда она нежится на подушечке? Но посмотрите на нее, когда она на охоте. Это совсем другое животное, выгнутая спина и недобрые огоньки в глазах, и вы сразу поймете ее сущность более правильно. Так и человек. Он становится сам собой в каких-либо крайностях.
Ошибки, которые я совершал, не были бесполезными. С их помощью я лучше познавал жизнь. Огромные усилия в молодости, чтобы что-то обрести, чем-то овладеть, в том числе и самим собой, упорная борьба велась, чтобы отвоевать себе право на такую жизнь, какую я хотел видеть. Мне не раз приходилось получать шишки от действительности. Я хорошо с ней знаком. Она печальна, часто уродлива, но я прикрывал ее цветами и это украшало мою жизнь. Я не был избалован судьбой, но не огорчен прошлым. И я доволен своей ухабистой жизнью. Ведь, когда привыкаешь к легкому счастью, оно становится единственной целью жизни. Такое счастье становится скукой блаженства и порождает у человека пустоту. Я благодарен и признателен судьбе за то, что она не сумела отнять у меня того немногого, что было мне дано. Не знаю, как вы, а я взял от жизни свою долю благ. И не ропщу, в целом доволен. Жизнь я прожил с настроением, настороженным умом и открытым сердцем. Те же, кто чем-то недоволен, виноваты сами. Я работал и не прозевывал в ожидании какого-то чуда. Никогда не закрывал глаза на жизнь, которая состоит не только из радостей, но чаще из страданий. У меня была слишком великая тяга к жизни, чтобы впасть в уныние и разочарование. Не убивал время ради того, чтобы убивать его, а настолько позволяли мои способности, творчески жил, и свои усилия направлял на уменьшение страданий, выпадавших на мою долю. Старался осуществить свое желание – жить, во что бы то ни стало. Я не был из тех, кто, попав в неприятность, позволял себя топить без всякого сопротивления, держа руки по швам. Я принадлежал к тем, которые, как говорил Моцарт: «Хотят действовать до тех пор, пока, наконец, не остается никакой возможности что-либо делать». Всегда опасался крайностей, т.е. черного и белого, и всегда придерживался серого цвета, середины. Ведь черная крайность – это область недостойных людей, а слишком светлая – талантов и гениев. Я же лишен того и другого. Я - рядовой и потому придерживаюсь середины, будучи уверен, что на этом пути мне легче подойти к истине.
Все мое честолюбие заключалось в страстном стремлении познания людей путем общения с ними, и - кое-что из прикладных наук и литературы. Когда нахожусь в компании, то во мне живет два Фоменко: один слушает, что говорят другие, а второй, наблюдая и размышляя, изучает их существо. Я старался решительно во всем иметь собственное мнение. Всегда ощущал потребность видеть людей, но не для того, чтобы с ними попусту поболтать, а ради удовлетворения потребности понаблюдать за ними и потом осмыслить. Я часто делал прогулки в человеческие души, но это делалось не ради забавы или сплетен, а для изучения людской суеты. И чтобы не вспугнуть изучаемого человека, я незаметно входил в него и так же неслышно, можно сказать, на цыпочках, покидал его.
У меня для наблюдения глаз верный, а вот мысли желательно бы иметь более глубокие. Страсть к наблюдению привела меня к пополнению моих жизненных запасов, своих взглядов, жестами других людей, темпераментами голосов, звуками их оттенков, в которых я нуждался для периодического обогащения своей палитры. Наблюдая людей со стороны, я как бы жил вдали от них, и в то же время в гуще их. Вам, возможно, покажется странным мое признание в изучении людей, но я всегда обладал ценнейшим в жизни качеством – любопытством, переходящим в любознательность, не утоленную годами и возрождающуюся у меня каждое утро. Плохо только, что я лишен таланта, дабы использовать этот дар природы и красочно описать результаты наблюдений.
В своей жизни, особенно в молодости, я иногда взрывался, как порох, от какой-либо несправедливости или по недоразумению, даже кричал, но быстро остывал, хотя после этого долго еще переживал из-за неоправданной вспышки. Но в моей запальчивости не было театральности или самодурства, она была абсолютно искренней. К тому же, мое раздражение на словах, никогда не проявлялось на деле. Я не злопамятен.
Для нормальных деловых споров, я сам выбирал себе достойных противников и поле боя. Если же противник оказывался недостаточно серьезным или даже подленьким, я обычно не реагировал на его поведение и не вступал в спор и пререкания. Например, как это было у меня с Рафалесом, написавшим на мою книгу пасквиль в разные инстанции. Он хотел вызвать у меня раздражение. Мое спокойствие и молчание привело его в замешательство. Он хотел со мной устроить дискуссию, но я не стал с ним вести какие-либо разговоры. Тогда он обратился к Самылину, спросив, почему я не реагирую на его вызов? Тот ответил, что Фоменко считает ваш поступок клеветническим и недостойным, чтобы вам уделять внимание. Рафалес с раздражением ответил:
- Получается, что я клеветник?
- Выходит, так. Кстати, многие так считают, - спокойно ответил Самылин.
Кончилась эта история тем, что впоследствии Рафалес искал со мной сближения, при встрече любезно заговаривал, явно стремясь сгладить неприятное впечатление, оставшееся после его поступка.
На все хулы в мой адрес, я всегда придерживался известного правила – лучший ответ, который можно дать недоброжелательным хулителям – это молчать и продолжать творить. Ненавидеть таких людей я не мог. Не думаю, что ненависть возвышает того, кто ненавидит, даже если справедливо. Правда, в моей жизни были моменты, когда мне было приятно уединиться, и в одиночестве ненавидеть то, что оскорбляло во мне чувство справедливости.
В душе я всегда порицал ничтожных людей, а бездарных – недолюбливал. Они меня удручали, а особенно те, кто своим поведением выказывал претензии, несовместимые с их дарованием. Такие люди вызывали у меня раздражение, и я старался с ними как можно меньше общаться. Удивительно, что во многих случаях невежды занимают высокие посты и попытки от них избавиться - тщетны. Мы живем во времена космоса и атомной энергии, человечество неустанно движется вперед, но все равно мы иногда устаем от окружающей нас посредственности.
Не люблю я и тех, кто замыкается в каком-либо ограниченном мирке и ничего не видит, что творится вокруг. Не люблю и тех, кто себя насилует, разлагающе веселится и старается представить в смешном виде то, что на самом деле страшно.
Я никогда не обращал особого внимания на слепцов, которые бессмысленно скалят зубы только потому, что другие смеются. Не следует забывать, что мы часто смеемся по пустякам и редко – из-за тонкости остроумия. Стоит кому-нибудь, неудачно в обществе зацепиться за стул, как некоторые начинают смеяться. Наша публика зачастую скучает при тонком юморе и легко обольщается посредственностью.
Не люблю я высокомерных глупцов, которые вопят, что у нас ничего нет того, чего было вдоволь в прошлом, что искусство и литература умирают естественной смертью... Это не совсем так. Они слишком глубоко погрузились в прошлое и совершено не замечают настоящего. Я придерживаюсь иного взгляда – ценю прошлое, но главное для меня – это жизнь, борьба и горение в настоящем. С этими качествами я превосходно себя чувствую среди нашего поколения. И если я выражаюсь невнятно, то лишь потому, что хочется сказать слишком многое. Ведь жизнь идет своим чередом, и каждый новый день приносит нам новые мысли, новое искусство, литературу, науку.
Могу ли смело сказать о себе – я был человеком в полном смысле слова? Да, могу! Я жил полнокровной жизнью. Моим кумиром всегда был труд. Моя душа со всеми ее страстями была озарена трудом, с помощью которого я пытался что-то передать другим и в свою очередь многое получить от них самому. Каждая удовлетворенная потребность порождала у меня новую. Ведь желания так же беспредельны, как и мечты. Я научился из человеческого моря посредственности выуживать если и малое, но обязательно полезное. Я жил для того, чтобы жизнь любить, наслаждаться ею, а не осуждать ее. Она меня не баловала и не льстила мне, я не был сбит с толку чьим-либо поклонением и своим самомнением и потому не утратил ясного представления о себе.
Не раз жизнь обходилась со мной не особенно вежливо, даже жестоко, я же платил ей добром, а не злом. Это и помогло мне избежать еще большей беды. Путь, выбранный мною, оказался верным. Все, что исходило от меня плохого, я считал своей ошибкой, не оправдывал себя и считал себя виновным, как бы ни была мала провинность. Если я и не каялся перед обиженным, то все равно меня преследовало угрызение совести.
Не в пример некоторым карьеристам, я никогда не стремился пробиваться на высокие должности, т.е. уйти из излюбленного мною подножья, хотя такая возможность в прошлом представлялась не раз. Да я и не способен был бы состязаться на этом поприще. Я не ленив, но говорил не остро, без огонька и не так умело, как требуется человеку, претендующему на высокий пост. Ко всему прочему, надо обладать и недюжинными деловыми качествами. Короче, в жизни каждого человека есть отведенный для него максимум счастья, на который он может претендовать, и никто не имеет права на большее.
О своих потребностях, пожалуй, можно сказать так. Мое тело, которое я всю жизнь с таким усердием за собой таскаю, иногда мне мешало. В молодости оно было слишком худым, даже до неприличия, а потом, после пятидесяти лет, излишне полноватое. И то, и другое, по-видимому, плохо, но мне пришлось с этим мириться. К моему счастью, оно оказалось не так требовательно, как у некоторых. В отличие от тех, кто посвящает жизнь своему желудку и нарядам, я рассматривал еду и наряды, как крайнюю необходимость, без которой никак нельзя обойтись. Мне больше хотелось мыслить, чем без конца удовлетворять телесные потребности. Но на свое тело я не так уж и негодую. Тело, как тело, и без него нельзя существовать, а раз так, то приходится с ним считаться. В общем, признаюсь вам, я был лакомкой к хорошей пище, но мой желудок не всегда позволял мне роскошествовать и я придерживался умеренности в еде. Такая умеренность сделала меня бодрым. Я почти не болею, вернее, весьма редко болею. Без болезни человеку, вероятно, нельзя. Болезнь как бы оздоровляет мышление, делает его более правдивым и глубоким. Кто никогда не болел, тот не познал себя во всем. Болезнь часто действует на людей умиротворяюще. Она напоминает человеку о многом, очищает от ненужного зазнайства и делает более осторожным. Это, конечно, не значит, что я проповедую всем болеть.
Но среди нас встречаются и антиподы описанным здоровякам. Эти, наоборот, любовно возятся со своими болезнями, охотно со всеми делятся мыслями по сему поводу и теми средствами лечения, которые они используют. В своих болезнях они видят основное занятие, даже радость, даже смысл жизни, если хотите! Для таких людей отсутствие у них болезней – это чуть ли не горе. По их понятиям, если врач сказал, что они здоровы, то либо врач ничего не понимает, либо болезнь неизлечима, раз он отказывается лечить. И они из здоровых людей превращаются в мнительных больных, ищут хороших врачей для установления «правильного диагноза».
Мы с женой избегаем этих крайностей и балансируем между ними, сохраняя хорошее самочувствие. К врачам обращаемся, когда в этом действительно есть необходимость.
Прожитая мною жизнь с женой не разъединяла нас, а наоборот, объединяла и шаг за шагом приводила к полному взаимопониманию, согласию и стремлению к общей цели. Никаких ожесточенных поединков между нами не было, да и почвы к этому не было. Наши отношения были тем чистым воздухом, которым мы дышим вот уже не один десяток лет. Хотя мы уже достигли старости, мы до сих пор полны величия, зажженного юной страстью. В нашей семье мы все были и есть счастливы, - каждый своим собственным счастьем, счастьем друг друга и нашего дорогого сына.
Несмотря на наш возраст, мы с женой не оплакиваем прошлое, свою молодость, нам и в настоящем возрасте хорошо. Мы с женой по-прежнему, каждый по своему, дополняем друг друга и стараемся нести людям свою любовь, доброту и нежность. Мы хотим последним годам своей жизни придать особую торжественность, превратить ее в праздник, который знаменовал бы прощение прошлого зла и вступление в еще лучшее будущее. Мы хотели, - только не знаем точно, удалось ли нам, - вложить в свою жизнь ликование надежд, процветание творческого труда. Пожалуй, мы заслужили небольшой похвалы. Многие знают, что мы трудом не гнушались и упорно работали всю жизнь.
После моего выхода в отставку, мы с женой уединились в своей квартире, которую постарались превратить в приют блаженства и труда. Оба отдались творческому труду, словно спрятавшись от лихорадочной действительности. Жена все свои годы посвятила сыну и мне, принесла нам в дар всю себя, и всегда была заодно с нами. Естественной потребностью для нее было - любить нас. Она олицетворяла собой в семье разум, здравый смысл и крепкую волю. Всегда действовала с большим тактом, проявляя в отношении сына не только материнское чувство, но не менее любовно чувство воспитателя. И на практике показала, что можно самой, веря в труд и человеческую совесть, добиться у ребенка честности и тонкой рассудительности. Она не отличалась тщеславием, но как мать, хотела в глазах своего сына быть скромной и достойной. И ей это удалось с лихвой.
По натуре мы оба чуткие люди и избегали прямых назойливых поучений сына. Мы просто старались служить ему примером и он, нам кажется, многое усвоил. С сыном мы говорим мало. Нам было достаточно чувствовать друг друга, обменяться взглядами, каким-нибудь одиночным, но емким словом, которое говорило, что наши мысли идут одним и тем же путем. Наши сердца всегда были прозрачны друг для друга. Не знаю, как моя душа, о которой я не все знаю и могу быть необъективным, но душа Толика - чистой чеканки.
Мы с женой, не взирали на детский мир с высоты своих взрослых, часто ошибочных, позиций. Мы хорошо знали, что уши и глаза ребенка хорошо схватывают все, что вокруг него происходит. У нас никогда при сыне не развязывались языки – я имею в виду вольные словечки, двусмысленные шутки, не говоря уже о ругани. Мы твердо знали, что малыши воспринимают лучше, чем мы иногда думаем. Дети все подбирают, если и не понимают и ничего с этим багажом сразу не делают, но он не пропадает даром, не проходит бесследно.
Жизнь захватывала меня. Конечно, при тех обстоятельствах жизни, которые сложились для меня, я мог бы опуститься и погибнуть, но этого не случилось. Я был защищен от гибели силой своего инстинкта, часто более мудрого, чем ум и более сильным, чем воля.
В жизни я пользовался высшей человеческой мудростью, т.е. принимал ее такой, как она есть. Украшал ее своими мечтами, которые по возможности пытался претворять в жизнь. Я пришел в этот мир с улыбкой на устах и с любовью в сердце. По натуре я мечтатель, но не отличался легким и блестящим остроумием. В разговоре я не был развязным и не брал на себя слишком много. Но если я тяжело плелся по ухабистой дороге жизни, то легко воспарял в небеса, когда брал в руки книгу. Так, проделав свой усеянный камнями путь, бредя по дорогам временного изгнания, где на каждом шагу меня подстерегала ловушка, я в поте лица добывал себе счастье.
Теперь, долгим взглядом, наполненным почтением и грустью, я смотрю назад, в ту сторону, где осталось мое прошлое. Люди нынешнего поколения – я имею в виду тех, кому сегодня двадцать пять – тридцать лет, слушая рассказы о давно прошедших временах, могут представить себе все это только в воображении.
Для меня жизнь – это поле, которое я возделываю, и питаюсь его соками. На своем веку я много писал, за что кое-кто меня и поругивал. Это естественно. Если хотите выступать в печати, то заранее наберитесь терпения и легко переваривайте то плохое, что будет сыпаться на вас. Я от критиков не испытывал ни малейшей тошноты. Сначала это было не очень приятно, но потом привык к наскокам, к выдумкам, сдобренными глупостями или прямой ложью. Мне было бы даже не по себе, если бы не было на моем пути разного рода препятствий. Без них можно и разлениться. Они меня воодушевляли, а иначе я бы раскис в благодушии. Подвергаясь открытым и скрытым атакам, я мог расти. Из этого можно сделать только такой вывод: если на тебя нападают, значит ты существуешь и что-то значишь. Когда о тебе молчат, ты уже не существуешь, не представляешь интереса, ты заживо погребен.
Препятствия, возникавшие на моем пути, только укрепляли мою волю. Когда никто и ничего не мешает действовать, у человека обычно бывает меньше поводов двигаться вперед. Если бы моя жизнь была лишена трудностей, я бы отдался течению времени и ничего бы не сделал. Трудные обстоятельства в жизни, являются своего рода школой, учителем. В несчастьях я многое пережил и еще больше узнал. Несчастье – это пробный камень. У меня было мало времени для праздной жизни. Я трудился вдвойне.
Если будете оценивать меня и мои взгляды, то, прежде всего, не забудьте принять во внимание период, в котором я жил, и взгляды, которые встретили меня на пороге моей колыбели. Ведь я прошел через серию войн, голодовок, время ежовщины и резкого изменения взглядов в переходный период. Выйдя из прошлого, мы идем к неизвестному будущему. Мы склоняемся перед ним, приветствуем его, но не потому, что уже видим результат, а потому, что будущее полно обещаний для наших внуков и правнуков.
Когда я читаю чьи-либо воспоминания, то часто наблюдаю, как авторы незаметно для себя выглядят несколько эгоистичными, холодными, расчетливыми и даже тщеславными. Нередко авторы кажутся мелкими, даже скверными, если они на самом деле и не такие. Я не знаю, каким я представляюсь вам, но себе я кажусь, возможно, даже хуже, чем вы сможете составить себе мнение из моих воспоминаний.
О себе хочу сказать еще вот что. Среди людей, окружавших меня всю жизнь, я (может быть, мне это только кажется), чуть-чуть выделялся, чем-то их превосходил, как бы удерживался на уровне, превышающий средний. Только не думайте, что я хочу себя похвалить. К этому я никогда не стремился, не предпринимал никаких мер, чтобы превосходить кого-то. Если это и случилось, то - само собой. В этом я не виноват. Я, как подавляющее большинство людей, рядовой, но ведь среди рядовых есть разные. И если их представить в виде какого-то среднего показателя, то я занимал положение чуть выше средней линии. Короче, если я в своей жизни чего-то и достиг, то это не результат желания возвыситься, а результат упорного труда.
Я не из тех, кто старается прожить две жизни: одну земную, другую бессмертную. Для этого нужно иметь многое, чем я не располагаю. Те же, кто рассчитывает стать кумиром публики, пусть наберутся терпения и ждут, авось, если не при жизни, так, может быть, после смерти вспомнят о них.
Мое своеобразие, как человека, заключается в полном отсутствии своеобразия. Я, как и все – обычный. Жизнь частенько обходила меня стороной, и мне ничего не оставалось делать, как жить своим воображением, в котором я обретал радости и печали. Но я никогда ничего не идеализировал. О своих победах или поражениях, об успехах моих работ я мало думал. Дело ведь не в успехе, а в том, что я повиновался внутреннему волнению. Здесь можно привести слова Ромэн Роллана: «Победа или поражение – не все ли равно? Делай, что должен делать».
