Работала я в то время в Турченковском горном техникуме. Студенты относились ко мне с уважением, но популярность моя длилась недолго и окончилась раз и навсегда. Те годы я вспоминаю с наслаждением и теперь иногда жалею, что их было так мало.
Я оставила работу в техникуме и стала ждать рокового дня. Роковой день приближался, и становилось все страшнее и страшнее, а чувства, которые волновали меня, были почти неуловимы. Разговоры о будущем ребенке раскрывали мне новые, совсем неизвестные тревоги и надежды.
С волнением ждали мы появления ребенка, а любопытство не давало покоя.
И вот весенним холодным вечером я и мама собрали необходимые вещи, и пошли в больницу. Всю дорогу до больницы шли пешком, она была рядом, но ноги подкашивались, хотелось сесть, но мы спешили, так как боялись опоздать. На душе было тревожно. В ногах оставалось мало сил. Но вот, наконец, и двор больницы, я облегченно вздохнула и поспешила первый раз в жизни переступить порог родильного дома.
Через полчаса я была в постели.
И вот, после ночи, проведенной в напряженном ожидании, наступило утро. Врач ходила по кабинету, а я смотрела не нее и ничего не видела. Мысли ясные, но все направлено на то, чтобы вынести нестерпимую боль и не причинить боли ребенку, и нежные слова не приходят на ум. И когда часы где-то били пять часов, сердце мое стучало так сильно, что, казалось, можно было услышать его биение, я вдруг вздрогнула, как от электрического удара: громкий крик новорожденного коснулся моего уха, появился ты, мой родной и уже любимый. Боль внезапно отпустила, и я вздохнула с облегчением.
- Мальчик! – громко произнесла врач.
Сердце забилось, я забыла обо всем, что меня окружало, как только услышала крик и увидела твое маленькое тельце, и нежные чувства забили через край. Хотелось схватить это тельце и прижать к себе. Я пыталась было взять тебя в руки, но они у меня дрожали, и врач не дала. Тогда я попросила ее, чтобы она разрешила поцеловать тебя. И опять она возразила:
- Ведь он грязный!
А ты все плакал. Ее замечание не успокоило меня, и я еще раз обратилась к ней с просьбой.
Посмотрев на меня, врач с улыбкой, не торопясь поднесла тебя ко мне и я с нежностью прикоснулась к твоему мокрому тельцу, как к талисману, а ты, как бы почувствовав поцелуй матери, замолчал.
Врач с малышом на руках направилась в другую комнату, а я усталым взглядом проводила вас.
В то утро память была особенно обострена, и я легко припомнила все подробности.
И вот, когда тебя унесли, а меня положили в постель, я погрузилась в сами собой пришедшие воспоминания, и невольная дрожь охватила меня. Во мне ожили давно забытые ощущения, казалось, что они давно исчезли бесследно. Но нет, один какой-то намек, мысль и они снова окружили меня.
Мне вспомнилось почему-то, что произошло давным-давно, когда мне было лет десять-одиннадцать.
…Как-то ранней весной я проснулась от резкого стука, входная дверь хлопает от сквозного ветра и услышала, что накрапывает дождь. Открыла глаза. В комнате никого нет. Я медленно встаю и иду на кухню. Мама стоит у печки. Придя в себя после сна, я стала рассказывать ей, что у меня что-то странное происходит с одним зубом: он стал длинней других. Когда я стискиваю зубы, то между ними можно просунуть палец, они не сходятся плотно. Мама не придала моим словам особого значения, но что-то успокоительное сказала.
После завтрака, есть мне было больно, она послала меня к зубному врачу. Войдя в кабинет, я увидела, что врач возится во рту больного. Но вот больной ушел и врач, нее вымыв руки, стал осматривать мои зубы. Было очень неприятно. Окончив осмотр, он посоветовал на ночь приложить к щеке теплый компресс, нагрев шерстяную материю или платок. Такие компрессы делали с неделю, но они не помогали. Зуб болел, щека распухала, я ослабла и слегла в постель.
Вызвали врача, и он установил, что у меня «рожа», и прописал черную и вонючую ихтиоловую мазь. Из бумаги сделали маску, вырезав для глаз, носа и рта отверстия. Наложили на нее мазь и положили мне на лицо, укрыв его еще и теплым платком. На кровати лежал урод с чуть-чуть приоткрытыми глазами. Я задыхалась от раскаленного тяжелого воздуха, который окутывало мое лицо. От боли тело трясла лихорадка. Мой взгляд блуждал по комнате, иногда останавливался на маме или на папе. Скоро мое состояние дошло до того, что ко мне нельзя было притронуться и даже легкие шаги вблизи кровати были для меня мучительными: так как каждый толчок вызывал нестерпимую боль. По телу пробегала дрожь даже от прикосновения простыни.
Мне казалось, что я теряю последние силы, уже не спала, почти не ела и едва шевелила руками. Лицо исказилось, шея утонула под опухшим подбородком. Опухоль с левой щеки через нос перебралась на другую щеку и лоб. На лицо кожа туго натянулась, глаза заплыли, и голова имела форму круглого арбуза, на котором только и было, что две ноздревые дыры, да язык, уже не вмещавшийся во рту. Такой я себя видела в блестящей поверхности «синей лампы».
Лицо с каждым днем опухало все больше и больше. Было так больно, что не знала, что делать, но лежала спокойно, так как не было сил пошевелиться. Мама не отходила от меня, и я часто видела ее сидящей на низенькой скамеечке у моей постели.
Так проходили дни и ночи.
…В комнате яркий свет. Вокруг постели вижу сквозь щелки глаз, собравшихся родных, вижу их опечаленные и мокрые от слез лица. Я волнуюсь. Мои губы дрожат, в горле клокочет, частое дыхание поднимает иссушенную детскую грудь, каждый вздох вылетает со свистом. Неподвижность моя становится все более и более грозной. И если бы не содрогания маленького и тщедушного тела, меня можно было бы считать мертвой. Врач считал положение безнадежным.
Ищу глазами маму с папой, они рядом, и я долго смотрю на родные лица.
Я была обречена. В доме готовились к худшему.
С последней надеждой папа пошел к знакомому фельдшеру, Ивану Ивановичу Севостьянову, за советом, за помощью. Иван Иванович пришел посмотреть меня, а увидев, с возмущением сказал папе:
- Федосеевич, что же ты наделал? Почему раньше не обратился ко мне? Если сегодня, немедленно, не сделать ей операцию, вы ее потеряете. У нее уже гниет не только ткань, но и кость, опухоль не может прорваться, и у нее может заражение крови. Спешите.
И среди путаницы воспоминаний, как ни странно, эти слова я так четко тогда слышала, сознание было ясное, и до сих пор помню.
Папа поспешил к главному врачу, он же и хирург. Ерохин, так была его фамилия, охотно согласился сделать операцию.
И вот кто-то меня поднимает с постели и на руках, медленно-медленно, чтобы не причинить мне лишней боли, несет к машине. Это папа. В машине он кладет меня на чьи-то вытянутые руки и так на вытянутых руках Вера, жена старшего брата, и сестра довезли меня до больницы, и эти же руки сразу уложили меня на операционный стол.
Медсестры держат мне руки и ноги, боясь, что я могу дернуться во время операции. Но напрасно: у меня нет сил поднять их, и я лежала, как труп. Перед глазами мелькали незнакомые лица в белых халатах, а склонившись надо мной, стоял хирург. Я спокойно и равнодушно слушаю перезвон инструментов. Потом услышала холодную эфирную струю, которая крепко сжала мою щеку, боль разреза, чувствительные сдавливания, скребки по кости и тошнотворный запах.
Все смешалось во мне. Нельзя представить муки, которые я переживала последнее время и то облегчение, которое охватило меня после операции. Я будто бы родилась второй раз. Жизнь моя была спасена. Забинтовав мне лицо и пожелав выздоровления, врач разрешил забрать меня домой.
Дома я скоро забылась глубоким сном и спала так крепко и долго, что родители заволновались, но будить не стали. Я лежала на больной щеке и мне не было больно. Когда проснулась, почувствовала себя здоровой, но очень слабой. И только всяческие запахи напоминали мне о том, что со мной происходило.
Я скоро поднялась с постели, судьба не захотела прервать нить моей жизни, и стала ходить на перевязки, хотя еще плохо держалась на ногах. В больнице меня встречали трогательно и приветливо, как девочку, вернувшуюся с того света. Опухоль спадала, рана медленно заживала, затягивалась. Но вот меня увидел Ерохин и в сердцах сказал сестре и лечащему врачу:
- Возмутительно! Что же это такое? Испортили личико курносой девчонке! Рана заживет, а вот шрам останется.
Сердце мое болезненно сжалось, но помочь мне было уже нельзя.
Хирург долго еще упрекал врача и сестру, за то, что они недобросовестно исполнили свой долг. Они извинялись. Но все это уже не могло изменить сделанного…
И вспоминая тогда об этом случае, мой родной и любимый сыночек, о том кошмаре, от которого спаслась лишь чудом, мне представилось, после того, как врач унесла тебя от меня, что ты мог ведь вовсе не родиться и при одной этой мысли у меня мороз пробежал по коже.
Такая радость, мой мальчик, что я дала тебе жизнь. Правда, мы об этом тебя не спрашивали, хочешь ли ты появиться и жить. Ну, раз родился, то живи, расти и занимай свое место на земле.
Сейчас вспоминая одно, оно тянет за собой другое. Сама не знаю почему – и вряд ли смогу объяснить эти ассоциации, - просто мне вспомнилась ранняя молодость.
Расскажу еще один эпизод, как во сне встают те времена, хотя немало дней прошло с тех пор.
…Как-то в начале осени я простудилась и заболела. Вечером поднялась температура, и мама пригласила соседа-врача Долженко. Он пришел, осмотрел, пощупал пульс и заставил снять одежду, чтобы прослушать. Выслушав, сказал маме:
- Пусть полежит, поставьте ей банки или горчичники и за ночь все пройдет. Да, кислого, соленого и очень острого пусть не ест.
Извинился, что не может дольше задерживаться, и ушел.
Горчичники в тот вечер, мне, конечно, не поставили, в доме их не было, надо было ждать утра, чтобы купить их в аптеке. А утром врач неожиданно зашел к нам: он решил узнать о моем состоянии, а осматривая, спросил:
- Лекарство принимали? Горчичники ставили?
И не успела я ответить, как он, поворачивая меня из стороны в сторону, улыбаясь, заговорил:
- Вот видите, как хорошо! Что значит вовремя поставить горчичники! Не волнуйтесь и поправляйтесь. Когда спадет температура, дня два не выходите на улицу.
Мы поблагодарили врача, а он, попрощавшись, поспешил уйти.
Мама и я едва сдержали смех, но, как только за врачом закрылась дверь, - расхохотались, вспоминая слова, сказанные врачом.
******
Родился малыш во вторник тринадцатого марта 1945 года в пять часов утра, весьма приличного веса – четыре килограмма и сто граммов, а ростом – пятьдесят семь сантиметров.
Через три часа после рождения сына в больницу пришел Тима-папа. Его встретила нянечка и, как он мне потом рассказывал, первые слова, которые он от нее услышал, были:
- Состояние мамаши нормальное, а что касается сына, то он – вылитый вы!
Потом она принесла показать ему малыша, и в нем, конечно, еще трудно было определить с кем-либо сходство.
Сын, конечно, похож на отца, но ничто никогда не повторяется. Черты отца возвращаются в сыне, но в некоторых подробностях.
Потом мне сестра-нянечка рассказывала, что папаша не скрывал свою радость, когда ему сообщили, что у него родился сын.
К концу дня, перед вечером, мне принесли малыша первый раз для кормления в белой косыночке, в которой он был похож на девочку. Обычно дети рождаются сморщенными и красненькими, мой малыш был пухленький и розовощекий. На лбу у него была махонькая родинка, которую я каждый раз искала, как только сына приносили ко мне, я, прижимая его к себе, и все заглядывала в личико: мой ли? Как дороги эти черты!
До чего занятно. Это маленькой тельце было для меня ново и можно было смотреть на него без конца и слезы радости выступали от умиления. Ничего подобного в своей жизни я еще не испытывала. И что удивительно. Малыш-то еще мал, ничего не видит, а как он ловко двигает губами и ручонками. Видеть все это, просто наслаждение.
В общем, все было нормально. Малыш был спокоен. Но раз ночью слышу, как чья-то рука коснулась меня. Открываю глаза: нянечка с ребенком на руках стоит возле моей постели. Я заволновалась, а она говорит:
- Мамаша, мамаша! Возьмите своего сына и пусть он спит с вами.
Произнеся эти слова, она быстро удалилась.
Я обрадовалась такому неожиданному предложению, взяла сына. Но нянечка так быстро покинула комнату, что я не успела ее спросить, что же случилось.
Прижавшись щекой к маленькому тельцу, успокоенная, засыпала, обняв своего сынульку. Малыш лежал спокойно, не шевелился, но к чему-то прислушивался, а потом уснул спокойным сном.
Мало-помалу все успокоилось. Ночь быстро прошла, и наступило утро. Я открыла глаза и увидела, что время уже не раннее, в комнате все спят и сынулька лежит, погрузившись в блаженный сон всем своим нежным и пухлым тельцем разметавшись по постели, запрокинув назад головку.
Неожиданно вошла нянечка и, посмотрев на меня сердитыми глазами, строго и громко заметила:
- Да вы что, мамаша, с ума сошли, разве можно оставлять ребенка развернутым!
А малыш в это время открыл глаза и сладко потянулся одной ручонкой. Ничего подобного я больше в жизни не увижу. Няня поспешно завернув малыша и, не сказав не слова, унесла его в детскую. С минуты на минуту должен был появиться врач.
От ее громких слов я растерялась и не осмеливалась расспросить о том, что же случилось ночью, когда она так поспешно принесла малыша ко мне.
В этот день я ее больше не видела.
Нянечка появилась в нашей палате через два дня и вошла спокойная и улыбающаяся. Я сделала попытку втянуть ее в разговор и выяснить, что же произошло. И она рассказала:
- Было уже поздно, и я задремала. И вдруг до меня донесся однозвучный детский плач, но очень отдаленный. И хотя детский крик не мог быть для меня настолько неожиданным, все-таки я не сразу поняла, откуда он, а когда сообразила – бросилась в детскую. Но по дороге остановилась и собралась не заходить в детскую – ребенок сам успокоится… Но не тут-то было. Лишь на минуту он замолчал, а потом опять стал плакать, заражая остальных детей криком, и они тут же присоединялись к шуму. Потом ваш сын притих, но ненадолго, и вновь он подает голос, дети за ним. Он замолкает, и малыши перестают реветь. Он как запевала. Повторялась такая музыка несколько раз, и надежды, что они сами успокоятся, не было, и мне пришлось взять вашего крикуна на руки и как можно скорее унести из детской, и вот тогда я принесла его вам.
Возвратившись к детям, увидела, что они не спят. Правда, крик прекратился, но они беспокойно ворочаются и ждут голоса зачинщика, и, не дождавшись, заснули и спали спокойно до самого утра.
- Может ваш сын, - продолжала нянечка, - когда вырастет, будет работать не молотком, а языком!
Ее шутка мне не понравилась: слишком грубо она была произнесена. Няня не хотела, наверное, меня обидеть, а настроение у меня почему-то испортилось.
- Вы в этом уверены? – просила я.
И волей-неволей пришлось улыбнуться.
Ощущение обиды быстро прошло и забылось, и немало прошло времени, прежде чем я восстановила в памяти этот эпизод.
Старая женщина-нянечка оказалась пророчицей…
Через несколько дней я с малышом была дома.
Кто-то сказал, что семья начинается с детей, и что без детей нет и жизни. В первую минуту как-то не знаешь, что думать об этом. Жизнь подтверждает мудрость этих слов, и нам остается только исполнять свои обязанности.
Появление сына привело нас в неописуемый восторг, радость была столь велика, что мы ходили вокруг него, как завороженные, и полностью отдались заботам о нем.
Приятно вспомнить забавный случай, который произошел на второй день, после нашего возвращения из больницы.
Толюшка заплакал, а мы что-то никак не можем его успокоить.
- Давай дадим ему соску?
Тима согласился, внимательно осмотрел ее со всех сторон, смочил в воде и осторожно начал всовывать в ротик. Но малыш вместо того, чтобы потянуть соску себе в рот, с силой вытолкнул ее, и она пулей вылетела изо рта. От неожиданности мы не поняли, что же случилось. Повторили попытку – то же самое. Было так необычно, что мы не выдержали и расхохотались. Но через несколько минут малыш успешно справился со своей первой в жизни задачей и спокойно посасывал соску, а прозрачное колечко уверенно и весело запрыгало у него на губах. О, эти любимые губы!
Недолго пришлось малышу сосать соску, появившиеся рано, даже очень рано, первые зубки изгрызли резиночку соски и от соски осталось только маленькое пластмассовое колечко, которое я с нежностью и упоением иногда рассматриваю и храню.
Однажды ранним утром легкий стук в окно разбудил нас. Кто так рано поднимает нас с постели? Что случилось? Я подошла к окну, перед ним стояла сестра Анюта, она спешила сообщить нам радостную весть, сегодня 9 мая, день окончания войны с фашистами.
На улице появился народ, слышались радостные голоса и поздравления. От весеннего тепла и счастья сердца людей стали растворяться и становиться мягкими после всех тяжелых и глубоких переживаний. Радость людей передалась и нам. Мы воспрянули и были рады, что прекратилась стрельба, несущая смерть.
Если бы я сейчас захотела все рассказать и припомнить, у меня уже не нашлось бы ни ярких картин, ни слов: время летит, как метеор, и я не успела оглянуться, как оно унесло многое.
Мало-помалу жизнь стала налаживаться. Тима продолжал работать на химическом заводе, а я прекратила свою педагогическую работу и теперь могла полностью и с большим удовольствием заняться своим малышом. Берегли и нянчились с ним и ничего от него не требовали, кроме как аппетита, сна и радостной улыбки.
Помню, как-то после полудня мы уложили Толюшку спать поперек нашей большой кровати, укрыли его одеяльцем, и чтобы он не упал, вдоль кровати спинками к ней поставили стулья, конечно, больше для успокоения самих себя. Ведь малыш еще совсем мал, чтобы упасть, ему всего около трех месяцев, и ушли в другую комнату.
Прошло некоторое время, в доме мы были не одни, у нас была моя мама и сестра Тимы, Нила. И вот Нила решила пойти и посмотреть, как спит Толюшка. И вдруг мы услышали ее беспокойный голос. Он встревожил нас, и мы все разом побежали в спальню. На кровати была полнейшая пустота, а Нила стояла с испуганными глазами и разведенными в сторону руками. Сын наш исчез, а куда – неизвестно. Лежало одно одеяло, которым был укрыт малыш. Его исчезновение так напугало нас, что мы никак не могли прийти в себя и еле нашли в себе силы посмотреть по сторонам. Малыша нигде нет.
Через мгновение мы услышали какие-то непонятные шорохи из-под простыни, которой были накрыты спинки стульев. Я поспешно и осторожно сдернула простыню, и все увидели, поистине, удивительную картину: малыш, уже кое-как завернутый в пеленку, посапывая и кряхтя, стоит вверх головкой между кроватью и стулом, благодаря которому он не упал.
Быстренько вытащив его и развернув, я стала ощупывать его ручки и ножки, боясь, не сломались ли они, а сердце сильно забилось в груди. Мои прикосновения не причиняли ему боли, а почувствовав свободу действий, малышка радостно задвигал ножонками и ручонками и еще сильнее засопел.
- Слава богу, все в порядке, - сказала я и, переведя дыхание, крепко прижала сына к груди, жадно вдыхая запах его тельца.
Нила, почувствовав облегчение и, расставляя стулья по местам, еле слышно промолвила:
- Смотри, какой ловкий и смышленый.
От ее спокойных слов стало легче на душе, и мы все дружно рассмеялись.
Весьма возможно, что пословица «у семи нянек дитя без глазу» прячется в пеленке каждого малыша.
Давно это было. Но проживи я еще столько, наверное, не забуду из всего этого ни малейшей подробности.
…Шло время. Малышу исполнилось шесть месяцев. И верно говорят, что дети растут в болезнях. Так и наш Толюшка с раннего возраста переболел множеством болезней.
Однажды вечером малыш вдруг стал беспокойным, много плакал и как-то странно ел. Начиная сосать грудь, тельце его напрягалось и вздрагивало. Ему было больно, его личико сморщивалось от боли в гримасу и прежде чем появлялись слезы он несколько секунд задыхался и не мог проглотить молоко и захлебывался. Мы разволновались, начали носить его по комнате, слегка покачивая, но малыш не успокаивался.
К утру у него поднялась температура, выражение личика стало не по-детски серьезным и нам показалось, он похудел за ночь.
Обеспокоенные всем этим, мы вызвали врача.
Появление врача придавало сил, но диагноз привел нас в замешательство:
- Скарлатина! – сказал врач. – Готовьтесь с ним в больницу.
- Такую крошку?
- Что же делать, ведь эту болезнь дома не лечат – инфекционная!
Никакая сила не оторвала бы от Толюшки мои намертво сомкнувшиеся руки и сказала:
- У нас кроме сына детей больше нет и квартира отдельная, с соседями не соприкасается. Оставьте его с нами, а все что вы не припишите, мы будем выполнять беспрекословно.
Врач долго колебался и хотя неохотно, но согласился.
Проходили дни, а состояние малыша не улучшалось… Как-то я попросила врача:
- Пожалуйста, посмотрите, что это за язвочки у него во рту? Когда он сосет, то сильно плачет!
- Это пройдет, не беспокойтесь!
А сама не сделала даже попытки заглянуть ребенку в рот.
Приходили еще два врача, но облегчение малышу не принесли. Он продолжал капризничать, температура все еще держалась высокая, мы были в отчаянии и не знали, что же нам делать дальше. Неведомые силы нарушают покой, возникают тревожные мысли, от которых нет сил избавиться. Крепко прижимаешь родное дитя к груди и плачешь.
И тут я вдруг вспомнила об Ане Чуевой, моей школьной подруге. Она окончила Московский медицинский институт и работает в городе врачом. Хотя она и молодой врач, но мы решили ей довериться. Она с удовольствием нас посетила и без особого труда определила болезнь малыша.
- У него воспаление слизистой оболочки.
- Значит не скарлатина? – с облегчением промолвила я.
- Стоматит! – сказала Аня. – Ничего серьезного нет, не волнуйтесь!
После всех Аниных стараний здоровье малыша значительно улучшилось, жар спал, он стал спокойнее есть и спать. Наконец настало время и нам привести в порядок свои мысли.
Мы очень благодарны Ане за внимание и сердечность.
Скоро наши пути разошлись, и связь с ней на много лет прекратилась. Лет двадцать мы не виделись. Шло время. Иногда старые друзья встречаются. И вот летом 1971 года мы случайно встретили Аню на вокзале города Дебальцево. Узнали друг друга и стали переписываться.
Да, с болезнями детей ничего не поделаешь.
Не прошло и нескольких недель, как мы снова потеряли покой. У Толюшки – воспаление легких. Он опять ослабел, потерял аппетит и почти не спал крепким сном. Переболел он у нас на руках. Уставала я, и Тима принимал малыша в свои заботливые руки. И так много дней подряд. Мы переживали, и временами мысли у меня путались и витали далеко за пределами сознания и время от времени мне приходилось делать над собой усилия, чтобы не выронить малыша из рук. Бессонница и усталость делали свое дело. Я не могла простить себе того, что не справилась – простудила сына.
К счастью через неделю температура стала падать и врач сказала:
- Еще неделя и ребенок начнет поправляться.
Скоро мы увидели долгожданную улыбку на личике спящего сына и радость залила наши сердца. Утром он проснулся, залепетал что-то, глазенки вспыхнули, заулыбался и протянул нам свои ручонки, а мы от радости закружились с ним по комнате.
Помню, как Толюшка, поправляясь, яростно набросился на еду, посапывая от усердия, глазенки соловели и делались сонными, потом отворачивался совсем разомлевший и засыпал сытый и усталый.
С тех прошла целая жизнь, но чувства, испытанные мной тогда, отчетливо звучат во мне и сейчас. И, кажется, что за всю свою жизнь не было у меня более блаженных минут, чем те, когда я согревала и насыщала и убаюкивала у своей материнской груди маленькое и беспомощное существо.
Еще немножко и мы опять были счастливы.
Но это еще не все. Много было «потом». Одним словом, Толюшка еще болел корью, коклюшем, воспалением миндалин, болезнью, перешедшей в хроническую, трудно переносимую и мучительную. Но об этом я расскажу потом, это будет не скоро, пусть сыночек немного подрастет.
…Мало-помалу Толюшка окреп, и мы наслаждались им. Каждый день приносил к нам в дом что-то новое, приятное. Малыш менялся – он рос.
Раз, длинным зимним вечером, Тима лежал на диване, я сидела недалеко от него и чем-то занималась и поминутно посматривала на малыша, который ходил у дивана, держась за Тимину руку. Он уже твердо и уверенно ходил, но только держал за палец взрослого. Стоило отнять руку, как он, не раздумывая, опускался на пол и быстро полз на четвереньках. Любопытно было наблюдать за маленьким человечком, самостоятельно выходившим из сложного для себя положения.
Но вот малыш подполз к стулу, который стоял возле дивана, встал и, держась за него, подошел к большущим валенкам. Лукаво оглянувшись, он стал осторожно протягивать к ним ручонку. Заметив его интерес, говорю:
- Толюшенька, бери валенок и неси его папе.
Он замешкался, посмотрел на меня, потом на Тиму и искоса на валенок. Глазки оживились. Но как сделать первый шаг? Осторожно малыш все-таки переставил ногу, поднял головку и, держась за валенок, стал подвигаться вперед время от времени, опираясь на валенок. Мы, затаив дыхание, следили за его стараниями и смотрели на его довольную и сияющую мордашку. Подойдя к дивану и протянутой руке Тимы, малыш поспешно оттолкнул от себя валенок, и часто посапывая, сказал: «На!». А сам, с облегчением вздохнув, уцепился за Тиму.
Произошло это 26 января 1946 года.
Я не стараюсь восстановить в памяти даты и дни, этого сделать невозможно, но некоторые невольно помню до сих пор.
После этого случая Толик охотнее и смелее начал учиться ходить, очень забавно переставлял ноги, балансируя поднятыми ручонками и раскачиваясь всем тельцем.
Как-то, перебегая из моих рук в руки Тимы и обратно, он заливался радостным и громким смехом, вдруг, не дотянувшись до Тиминых рук и потеряв равновесие, упал и расплакался. Я подняла его на руки, стала успокаивать, а он, свесившись через плечо и указывая пальчиком в сторону Тимы, сквозь слезы произнес:
- Па-па! Па-па!
Это было первое слово малыша. Произнес он его ясно и довольно четко, чем обрадовал отца. Этим словом он называл и меня, пока не научился произносить слово «мама». Теперь словом «мама» малыш называл и Тиму, но уже с улыбкой.
Скоро все реже и реже Толик стал тянуться к руке, страх покинул его, и он с удовольствием бродил один. Но что была за походочка: нетвердая, вперевалочку и до того забавная. То он сосредоточенно смотрит по сторонам, а то, глядя себе под ножки, шел вперед и все что-то выискивал. Его соблазнял всякий предмет, попавшийся ему на глаза. Он все подбирал, все ощупывал, но почти ничего не тянул в рот.
Не забуду, как Толюшка впервые попробовал вишни. Они ему очень понравились, но больше всего его заинтересовал процесс вынимания косточек. И если он просил вишен, то не столько для еды, а чтобы набрать полную ладошку косточек.
Научившись ходить, он теперь смело бродил по всем закоулкам двора. Однажды я заметила, что Толик что-то сосредоточенно собирает. Я сделала равнодушный вид и прошла мимо него, смотрю – он в траве выискивает вишневые косточки. Набрав их в ладошку и заметив, что я стою рядом, первое движение его было спрятать кулачок за спину, но потом, улыбнувшись, протянул мне разжатый кулачок с грязными косточками. Он без возражений отдал их мне, и я пошла выбросить косточки за забор. Пока я ходила, он умудрился еще набрать. И как бы я тщательно ни убирала во дворе, он все равно где-то найдет несколько штук.
Однажды в сумерки раздался радостный и пронзительный визг малыша: «Мама, во-о!» Я взглянула на него, он стоит на ступеньках крыльца и, задохнувшись от восторга, протягивает мне ручонку, и кто бы мог подумать и после такого восторга увидеть в ней… вишневые косточки.
С этого и началась страсть к собиранию, а вишни остались самыми любимыми фруктами.
Перебирая в памяти эпизоды, вспомнились мне и первые слова малыша, которые он начал произносить вскоре после года, это: «няку» - сахарку, «пуя» - прусак, «ибдеть» - медведь, «канаш» - карандаш и много еще других, но они уже вылетели из памяти. К двум годам он преодолел языковые трудности, и с ним уже можно было легко изъясняться.
Рос малыш нормально и скоро превратился в симпатичного мальчугана. На щеках всегда румянец, спокоен, не капризный и любивший играть со своими игрушками.
Игрушек, к сожалению, совсем не было. Достать их было трудно, так что малыш обходился то катушечками, то коробочками, а то и палочками. Первой настоящей игрушкой был матерчатый заяц, подаренный ему Ириной, которого он очень любил. А теперь, когда смотришь на витрины, полные игрушек, где одни красивее других, так и зазывают: купи! Или смотришь на детей, играющихся нарядными куклами, сердце сжимается от боли и воспоминаний. Становится жаль малыша и себя, невольно в памяти всплывают дни моего детства.
Игрушками меня не баловали. Единственной игрушкой была кукла из папье-маше с закрывающимися глазами. Мне было около семи лет, когда я впервые взяла ее в руки. И от этой куклы была в восторге. Как-то поставила я эту куклу на окно и через некоторое время вижу – под окном во дворе собрались соседские девочки и рассматривают ее. Я тогда приподняла куклу, чтобы девочки могли ее лучше рассмотреть и поворачивала так, чтобы она закрывала и открывала глаза. Девочки за окном смеялись, подпрыгивали и хлопали в ладоши. Вдруг чья-то рука забрала у меня куклу. Я обернулась – позади стоял папа, рассерженный, у меня душа в пятки ушла.
- Зачем ты хвастаешься куклой?
И тут же крикнул в окно:
- Девочки, идите сюда, возьмите куклу и играйте.
А я и не думала хвастаться, мне просто хотелось доставить им удовольствие.
Девочки зашли, взяли куклу и закричали:
- Насовсем! Насовсем!
Папа сказал:
- Поиграете, - и, посмотрев на меня, добавил, - потом принесете!
Скоро девочки прибежали и принесли мне куклу:
- Возьми, мы уже поиграли!
Когда я брала куклу, словно комок застрял у меня в горле, слезы текли из глаз, а в ушах все еще звучал гневный отцовский голос.
Детство! Детство! А теперь посмотришь на себя в зеркало и подумаешь: «Господи, что стало с детством».
Потом кто-то подарил малышу маленькую гоночную машину, с которой он любил играть.
Когда малышу было годика два, Тима привез ему из Москвы большущую и красивую зеленую машину-грузовик, и эта машина так понравилась ему, что он с ней буквально не расставался. Ел – она стояла рядом, даже настойчиво пытался уложить ее на свою подушку и лечь рядом.
Что-то подобное произошло, когда Толик первый раз увидел калоши. Вначале боялся их и мы долго не могли надеть калоши ему на ботиночки, а когда с большим трудом нам это удалось, то потом уже никак нельзя было снять, у него возникло желание все время ходить в них по комнате и собирался, не снимая, ложиться в них спать.
Всем известно, что без шишек ни один ребенок не вырастает. Так и малыш их имел. Запомнился случай пятого марта, за несколько дней до года. Тетя Анюта случайно ударила его линейкой по ручонке и поцарапала ее, и мы впервые на ней увидели кровь, темно-темно красную и блестящую.
Малыш был любопытным, совал свой носик везде и всюду, и как-то оказался недалеко от поддувала. Присев на корточки, он увидел там упавший красный уголек и тут же потянулся за ним и я чудом удержала его, а то бы он схватил огонек рукой. Он не успокоился. Красный уголек манил его, и стоило отвернуться, как он снова и снова садился на корточки возле поддувала и, не отрывая глаз, следил за падающими яркими огоньками и все пытался поймать их в руку. Оттянуть его от печки было очень трудно. Но однажды он все-таки обжегся, я не успела его подхватить, и только после этого он уже не бросался за горящим угольком, а, не отрываясь, смотрел на них, а ручонку теперь держал за спиной.
Все познания начинаются с детства – с понимания острия по уколу и пламени по ожогу.
На все царапины и ушибы нужно было и подуть и поцеловать, после чего боль исчезала и малыш успокаивался. Но стоило сразу не подуть и не поцеловать, как он тут же подбегал и обиженно показывал, где надо поцеловать, а впоследствии еще и приговаривал: «А ты не подула! Ну, поцелуй, поцелуй тут!...»
Толюшка любил молоко и часто можно было видеть его уткнувшимся в большую чайную чашку, которую он держал обеими ручонками и тянул молоко, посапывая и кряхтя от удовольствия.
Когда ему давали свежие фрукты или что-нибудь ему еще совсем неизвестное, то малыш не спешил открывать рот и кусать. Он сперва поднимет на свет, рассмотрит со всех сторон, точно в микроскоп, и долго не решается отправить в рот, еще лизнет и, если понравится, с удовольствием, но не торопясь, начинает есть.
С тех пор утекло немало воды, но хорошо сохранился в памяти эпизод, когда мы решили приучать малыша к горшку. С большим трудом где-то достали этот необходимый предмет, слегка подогрели и стали усаживать на него Толюшку. Он спокойно и доверчиво смотрел на нас и на приготовления и согласился сесть, но как он только прикоснулся к горшку, испуганно вскочил, выпятив животик, и громко заплакал.
- Ну, не плачь, не плачь, мой хороший!
Он не успокаивается и плачет. Долго я носила его по комнате, пока не успокоился, хотя слезы все еще дрожали на веках.
Мы недоумевали. Почему? Что случилось? Оказывается, мы перегрели предмет первой необходимости, и долго еще потом нельзя было усадить на него малыша.
…Часто малыш сидел и играл на своей подушке, положенной на пол посередине треугольника, сделанного из стульев. Спинка одного стула была окошком-прилавком, другого – аптекой, третьего – газетным киоском, и я была по очереди, то покупателем, то больной.
Вот он сидит на одеяле на полу, подобрав под себя ножки. Он только что выдумал новую игру: одеяло пароход, а пол – море. И если сойдешь с одеяла – утонешь.
Он сердится на меня, что я хожу как ни в чем не бывало по комнате, хватает за платье и кричит:
- Мама, там же вода! Куда ты идешь?
Я хожу и говорю:
- Совсем мне не страшна глубина, я, смотри, какая высокая!
Он соглашается и умолкает. Через несколько минут все уже забыто, и пол - не море и одеяло - не пароход. Он уже лежит на одеяле и разглядывает свои пальчики на руках и весело смеется. Прислушаешься, а он заставляет их разговаривать друг с другом, танцевать и даже драться, потом притихнет и начинает сосать большой пальчик на левой руке, это он вспомнил свою привычку, любимую еще с пеленок.
Детство, кто-то сказал, - ряд увлечений! Да и одно ли детство, не вся ли жизнь.
Шло время. Перед нами стояли и другие задачи – чтобы малыш вырос настоящим человеком.
Очень редко судьбы людей, считающих себя неудачниками, определены только жизненными обстоятельствами, чаще всего они жертвы плохого воспитания. В. Белинский сказал: «Нет столь дурного человека, которого бы воспитание не сделало лучше».
Ведь известно, что у природы ошибок не бывает и все пороки, которые приписывают природным наклонностям, на деле развиваются вследствие дурного воспитания.
Конечно, «нельзя сделать гения из любого младенца, но поднять каждого на хороший уровень, возможно».
Пусть ребенок еще не хочет быть хорошим, но родители говорят «надо», вот в том, чтобы суметь реализовать это короткое слово и есть воля. Перед нами тоже стояла такая задача. А теперь, когда стали старше, окончательно убедились в том, что воспитание ребенка должно начинаться со дня рождения.
О раннем воспитании я мечтала еще когда вынашивала своего ребенка и со страхом думала о предстоящих обязанностях. Как они ни тяжелы, а выполнять их мы обязаны. Заставляла постоянно думать об этом и судьба близкого и родного мне человека, родители которого не сказали «надо».
Мой племянник Боря рос в семье, где был игрушкой, забота родителей сводилась к тому, чтобы он рос здоровым, сытым. Все время избегали причинить ему что-либо неприятное. Они стремились идти навстречу всем Бориным капризам и желаниям, как бы нелепы, а иногда даже вредны, они ни были. Среди первых слов ребенка всегда слышится отчетливое «дай». И родители давали – лишь бы не огорчить ребенка. Боря приучился не знать никаких преград своим желаниям и привыкал с годами считать себя центром в жизни семьи. Он не умел обуздывать свои желания и отказываться от мимолетных прихотей. Всякие материальные или нравственные ограничения считал вопиющим нарушением своих прав, возмущался действиями своих родителей и, в конце концов, добивался своего. Родители все ему покупали, разрешали делать то, что другим запрещалось. Не приучали к книге, не заставляли трудиться, чтобы не надорвался: «Еще успеет, мы рано познали работу, а он пусть побольше гуляет». И он гулял…
Родители не задумывались над тем, куда и с кем он идет, где бывает и чем занимается. Деньги он имел всегда и знал, что отец и мать ему ни в чем не откажут и пользовался этим самым бессовестным и безжалостным образом.
Они давали все в младенчестве, давали в юности, когда «ребенок» уже басовыми нотками в голосе требовал «купи». И покупали. Это привело к тому, что он бросил школу, специальности не приобрел и, если устраивали на работу, то ею не дорожил и легко оставлял. Потребность в деньгах росла. Появились друзья-товарищи. Родительских денег стало не хватать. Началось воровство. Отец и мать скрывали его проделки, плакали, а потом – прощали. И сами того не замечая, любя его весьма сильно, погубили своего ребенка. Забыв, что сами создали его таким, годами бессмысленной потачки и баловства. Кончилась его судьба трагически.
Я чувствовала к Боре сострадание, жалость, но за что именно, не знаю, разве только за то, что он был жестоко искалечен.
Как жаль этих жертв порчи!
Так разве это любовь? Нет! Все, что они сделали для своего ребенка сделать легче, чем заниматься его воспитанием.
Имея много денег, всяческих развлечений и удовольствий, немудрено и совсем поглупеть. Ведь не остается времени притронуться к книгам, к источнику знаний. А кто хочет учиться без книги, тот «решетом воду черпает». Воспитание великое дело: им решается участь человека, и как сказал Роден: «Кто слишком добродетелен, тому не удастся настоящая скульптура».
Создавая для своего ребенка «счастливое детство», излишне балуя его и ограждая от трудностей, мы, родители, совершаем ошибку – воспитываем потребителей. Любовь к ребенку требует меры. Еще Макаренко предупреждал, что если родители вращаются вокруг своего ребенка, как безмолвные спутники, они воспитывают «кумира» или «эгоиста», у таких детей нет тормозящих качеств.
Неумение владеть собой, своими порывами, своими желаниями, ведет к насмешкам и издевательствам людей. Надо учить ребенка управлять своими желаниями, - этой, казалось бы, самой простой, а на самом деле очень сложной человеческой привычке.
Желания с каждым годом будут расти. Осуществить их не всегда возможно. Тогда человек может совершить самое страшное – преступление.
Любовь к сыну, дочери – это означает воспитать в них способность к самостоятельному мышлению и чувство собственного достоинства. Воспитать хорошие человеческие качества, воспитать человека, а тогда он будет полезным членом общества. Как сказал Руссо: «Воспитание – это и есть жизнь, а не подготовка к жизни…»
О том, как воспитывать нашего сына, мы с Тимой очень часто разговаривали. Правда, я окончила педагогический институт, но ведь женщине трудно жить своим умом, ей очень необходимы советы мужчины, а женщине-матери – тем более. Мне нужен был поплавок, чтобы ориентироваться в своих убеждениях. А у Тимы отцовское чувство сочеталось с хладнокровием философа, и он был моим лучшим помощником в воспитании сына.
Я надолго запомнила слова, услышанные еще в институте, что самая важная основа воспитания – это чтобы ребенок четко воспринимал то, чего от него хотят и заставить его усвоить те или иные мысли и убеждения на всю жизнь.
Очень часто родители считают себя весьма знающими, и хотят видеть и своих детей также очень умными и уже со дня рождения разговаривают с ними, как со взрослыми. Родители забывают, а может быть и не знают, что именно разум-то и надо воспитывать, а не опираться на него, когда его еще нет. Нужно применить немало труда и других средств, чтобы воспитать разум. Он начинает развиваться лишь через несколько лет после рождения ребенка. А пока разум спит, ребенок должен целый день прыгать, смеяться, покой ему противопоказан. С пеленок надо прививать ребенку нравственные привычки и благоразумие, которые впоследствии защитят его от чужих пороков. Воспитание не только должно развивать разум, но и дать ему известный объем сведений, которые должны зажечь в ребенке жажду серьезного труда и дать ему возможность отыскать для себя этот труд в жизни.
Воспитание – это ежечасный труд, который не все родители хотят возложить на свои плечи. Они часто говорят:
- А кто нас воспитывал? Росли, как дички, никто и в тетрадь не заглядывал.
Родители, мол, были неграмотными. А мы выросли, и не хуже других стали. Пусть и наши дети растут и сами ума набираются. Пусть варятся в собственном соку!
Нет! Не так! Не нужно думать, что воспитывают только образованные родители. Воспитывают умные и трудолюбивые люди, знающие цену труду и воспитанные им.
Тем более странно слышать эти слова сейчас. Это «не хуже» очень живуче и весьма опасно. Растить детей под таким девизом, значит не видеть движения времени и не понимать тех задач, которое выдвигает время. Это ведь наши дети, и кто, как не мы должны им помочь. «Без хороших родителей нет хорошего воспитания, несмотря на все школы и университеты» (Н. Карамзин).
С рождения надо подготавливать детей к воспитанию. Единственная способность, которая в детстве бывает у человека в полной силе, а с годами ослабевает – это память. И вот задача родителей упражнять и укреплять в нем память, которая в этом возрасте может выполнить большую работу. Развивать память надо чуть ли не через несколько месяцев после рождения: «где носик», «где ротик», позже – «скажи, сколько у тебя яблок», «сколько палочек в руке», «сложи кубики», а потом ребенок пусть повторит рисунок и т.д.
Память заменяет ребенку разум – пока тот не пробудился. Память должна обогащать разум, пока он не развился. Ум без действий и упражнений становится медлительным и недостаточно развитым.
Многое из этого мы, родители, уже слышали и «переслышали», но все равно повторяем ошибки, совершенные до нас поколениями родителей. Почему? Потому, наверное, что руководствуемся недалекой житейской практикой своих родных или знакомых, и мало читаем педагогической литературы. Неплохо было бы проанализировать и свое детство.
Кажется, все дети одинаково развиваются в ранние годы, аукают, улыбаются и пытаются произносить первые звуки. Но есть небольшие различия, за счет врожденных качеств.
Одинаковость объясняется тем, что ребенку необходимы небольшие воздействия, и они примерно одинаковы, и никто не пробовал их изменить. Но сама жизнь в разные времена и в разных местах проводила такие эксперименты.
Науке давно известно много случаев воспитания детей различными зверями. Но возвратить в человеческое общество найденных детей, сделать так, чтобы в них проявилось то, что отпущено им природой, – не удалось. Эти дети оказались слишком недоразвитыми, и даже последующее воспитание и обучение не помогло. Их с трудом удалось выучить ходить вертикально и говорить несколько слов. Но сделать полноценными членами общества не удалось. Почему так получается? Прежде всего, их нужно было лечить от умственной отсталости и постепенно прививать им человеческие навыки, а это - трудная медико-педагогическая задача. Время, проведенное ребенком в семье зверя, приходится как раз на тот период, когда он нуждается в воспитании, т.е. - на период становления человека. Дети, выросшие среди зверей, и оказавшиеся, в конце концов, среди людей, так и не смогли обрести человеческий облик, остались полулюдьми. Ребенок - разумное существо, и он немыслим вне человека и его общества.
«…Более пятисот лет назад индийский падишах Акбар решил проверить придворных мудрецов, которые утверждали, что сын индийца сам собою заговорит на индийском языке, сын китайца – на китайском, словом каждый ребенок заговорит на языке своих предков, даже если этому никто их не учил. Семь долгих лет длился опыт. Несколько слуг с вырезанными языками прислуживали детям. Пищу через окно принимал безгласый евнух. Ключи от покоев, где росли дети, никогда не слышавшие человеческого голоса, Акбар носил на своей груди. И вот долгожданный миг пришел. Падишах в сопровождении мудрецов собственноручно открыл дверь, замкнутую семь лет. И что же? Вместо человеческой речи их встретил вой, нечленораздельные вопли и мяуканье… Так были посрамлены мудрейшие из мудрых…»
С точки зрения науки, опыт (если это злодейство можно назвать опытом) был поставлен «чисто». Акбар был одним из первых, кто показал -насколько важно для ребенка человеческое окружение в первые годы жизни.
Нет сомнений, что условия жизни, окружающая среда, играет огромную роль в детском возрасте.
Глубоко прав великий писатель и педагог Л.Н. Толстой, утверждая, что от рождения до пятилетнего возраста ребенок берет от окружающего мира во много раз больше для своего разума, чувств, воли и характера, чем от пятилетнего возраста и до конца своей жизни.
Только птицы, насекомые и животные появляются на свет с готовыми знаниями, такими, какие им нужны. Они почти ничему не должны учиться, наследуют готовые знания, передаваемые из поколения в поколение. А человек теряет половину жизни на учение. А что было бы, например, если ребенок Ломоносова или Софьи Ковалевской мог появиться на свет с познаниями, унаследованными от своих гениальных родителей? Такого ребенка даже трудно себе представить. Однако мы знаем, что любой новорожденный в общем «глуп» и должен учиться.
Демокрит сказал: «Ни искусство, ни мудрость не могут быть достигнуты, если им не учиться».
Пусть ребенок еще не учится по книгам, но он все видит, слышит, и его поражает все. Он хорошо запоминает. Показывайте ему то, что следует знать, и скрывайте то, чего ему еще знать не нужно.
Некоторые мамаши говорят: «Если верить выражению: «Человек станет тем, чем он стал до пятилетнего возраста», то наша дочь будет хорошим человеком. До пяти лет она была чудесным ребенком».
Опять нет и нет! Все совсем не так просто! Да, задатки человеческого характера, личности закладываются до пяти лет, а потом их надо поддерживать и развивать, либо, что самое трудное, ломать и перевоспитывать. И не надо все добродетели в ребенке видеть в увеличительном стекле, а все недостатки – в уменьшительном, так, что они делаются едва заметными.
…Шло время. Малыш рос, и мы посвящали ему все свое свободное время.
В первые годы мы с ним много разговаривали, показывали, называли предметы. У него были детские книжки с картинками и стихами. Учили радоваться всему хорошему и интересному и видеть то, что ускользает от ленивых человеческих глаз. Мы рассматривали все, что попадало нам в руки и под ноги. То - цветок, то сухой мох или травинку. Да мало ли что можно увидеть вокруг.
Рано начали активно спрашивать, чтобы научить малыша отвечать. Много прочли ему сказок и басен, так как сказка развивает речь и мышление сильнее любого другого средства. Ее образы возбуждают переживания, вызывают волнение, то радостные, то гневные. Воспитывает доброту и учат ненавидеть зло.
Читали и небольшие рассказы. Они легко запоминались и удобны для пересказа.
Охотно малыш играл и с игрушками, которых со временем становилось все больше и больше. Из игрушек его интересовали машины. Сидя у Тимы на руках, тянул его бродить по улицам, подходить к шоссейной дороге, смотреть проезжающий транспорт. Увидев машину, торопливо слезал с рук и направлялся к ней. Но однажды, когда мы попытались посадить его в машину, то сделать это оказалось слишком трудно. Он боялся, цеплялся за мою шею и упорно не разрешал открыть дверцу. Долго приходилось заманивать его в машину, прежде чем он согласился сесть в нее.
Вообще Толюшка был застенчивый, не увлекался шумными играми, а предпочитал спокойную возню с игрушками. Большую часть времени был с нами, а с детьми он играл ограниченное время.
Итак… наступил тысяча девятьсот сорок седьмой год. Тима неожиданно решил уйти с завода, и в скором времени устроился на работу в научно-исследовательский институт в г. Сталино. Через некоторое время ему дали квартиру, и мы переехали в город.
Квартира была светлой, просторной. Мы имели две смежные комнаты из четырех в квартире, а две другие заняли сотрудники того же института. Вспоминая то далекое время, мысли останавливаются на том, что мы были счастливы в этой квартире. Соседи были спокойные, да и мы - не шумные, так что жили дружно. Из того времени вспоминается Софья Михайловна, фамилию ее, к сожалению, я уже не могу вспомнить. Была эта женщина доброй и сердечной. Она с любовью относилась к Толюшке и даже уделяла ему по несколько минут чуть ли не каждый вечер. Малыш в свою очередь привязался к ней и ее мужу и охотно шел к ним в комнату. У них в комнате на полу у стен лежали сложенные в штабель книги. Малышу разрешали брать книги и рассматривать в них картинки. Книги он любил, никогда не рвал и с наслаждением слушал, когда ему читали.
Подарок Софьи Михайловны, книгу «Робинзон Крузо», мы храним до сих пор.
Наша семья была маленькой, с нами не жили ни бабушка, ни дедушка. А время было трудное. Приходилось часто ходить по магазинам, подолгу стоять в очереди, а у меня не было возможности с кем-то оставлять малыша, и я должна была брать его с собой всюду, куда бы ни шла. Делать это было, конечно, нежелательно, но как поступить? Угнетало меня то, что эти вынужденные трудности были не под силу еще очень маленькому человеку. Мне приходилось оставлять малыша на некоторое время одного в комнате. Прибегала я к этому не часто и только зимой или осенними дождями, когда погода мешала нам идти вместе.
А так как уходить из дому нужно было на долгое время, то я старалась надежно обеспечить благополучие Толюшки, да и самой отлучиться в какой-то мере «успокоенной». Зная, что малыш любит часами рассматривать картинки в книгах и журналах, я сажала его на диван, окружала подушками, книгами, игрушками, ставила рядом еду, водичку и еще кое-что, снимала с него ботиночки, так как босыми ножками он долго не будет стоять на полу.
И, как ни странно, самым серьезным образом допытывалась у него:
- Сыночек, ты не будешь плакать, если мама сейчас уйдет и придет не так скоро?
Он долго молчит, не решается что-либо сказать. А я не ухожу и жду, жду, пока ответит. Вот он, вздыхая, но без слез, говорит:
- Не буду плакать, иди!
Услышав эти слова, я торопливо уходила.
Спешила, конечно, спотыкалась от волнения, иногда наведывалась, и все время твердила себе: «Не волнуйся, все будет хорошо!» А ноги, что называется, сами несли меня к дому.
Вхожу в комнату. Малыш всегда встречал меня радостной улыбкой. Иногда заставала его спящим легким детским сном.
Но если Толюшка молчал и крепче обнимал за шею, то я его не оставляла одного, и мы шли вместе.
Толюшка всегда сдерживал данное им слово, и не было случая, чтобы сказав, что не будет плакать, плакал. Он с большим достоинством выполнял свое обещание. И это всего в 3-3,5 года. Это качество он не утратил и на него можно положиться.
Очень любил малыш играть в жмурки. Ему нравилось, когда его ищут.
- Удивительно, куда мог деваться этот мальчишка? Сыночек?
Ответа нет! Сопит, но молчит.
Я хожу по комнате, старательно ищу, заглядываю за дверь, диван, только не в то место, где он, присев на корточки, пыхтит и жмется. Еще похожу около него, а потом говорю:
- Ну, где же ты, где?
Малыш молчит. Тогда, повысив голос, я уже зову его:
- Толюшка, сдаюсь! Не могу найти!
За моей спиной слышится легкий шорох, но я, все еще не замечая его, шепчу:
- Наверное, вышел в коридор?
И направляюсь к двери. Вот тогда он выскакивает из укрытия и, хватая меня за платье, победно кричит:
- А я у тебя за спиной! Ага, не нашла, не нашла, и я еще буду прятаться.
Что делать несмышленой матери, как снова приниматься за поиск.
Стремление к деятельности проявляется в человеке с детства. Вначале - неосознанно, суетливо. И если бы я, взрослая, захотела бы повторить все движения трехлетнего Толюшки, которые он проделывал за день, то, наверное, не выдержала бы такого мускульного напряжения и свалилась бы от усталости.
…Как-то утром, вскипятив большущий чайник воды, я понесла его на балкон остудить. Когда возвращалась в кухню, мимо меня пронесся малыш, направляясь на балкон, и до меня донеслись его слова: «Я хочу водички!» Он любил пить воду через носик чайника. И как только я услышала его слова, на мгновение оцепенела, и, боясь закричать, - все равно, когда ребенок твердит: «хочу пить», то он не услышит, что ему говорят, - я, не помня себя, бросилась за ним: и только секунда спасла малыша от кошмара. Я успела подхватить его на руки, как раз в тот момент, когда он уже почти склонился над чайником, приготавливаясь открыть рот, и вот-вот захлебнулся бы кипятком.
Холодный пот выступил у меня на лбу, и я, как подкошенная, опустилась с Толюшкой в кресло, которое стояло недалеко от балконной двери. Я прижала малыша к груди, да так и замерла.
Две-три минуты я была неподвижна, потом немного оправилась, посмотрела на малыша, инстинктивно прижавшегося ко мне, и пальчиком вытиравшего катившиеся по моим щекам слезы. Почувствовав, что я зашевелилась, он тихонько прошептал:
- Я хочу водички!
Мало-помалу моя дрожь унялась, и я пришла в себя, вытерла еще не высохшие слезы, и понесла малыша в кухню, чтобы дать ему воды.
С трудом я дождалась, когда этот тяжелый и длинный день окончится. Правда, молодое сердце упруго и не может долго оставаться сжатым и стесненным. Незаметно успокоилась, но долго помнила об этом ужасном случае.
Толюшка был спокойным, в меру подвижным и радостным. Мне часто вспоминаются те дни, когда Тима раскачивал малыша на одной ноге или коленях и вдруг неожиданно для него раздвигал колени и малыш, хватаясь ручонками за руки Тимы, хохоча и повизгивая, проваливался между коленями. Сколько радости и удовольствия, и все твердит: «Еще, еще!» И с нетерпением ждет приятных ощущений.
Хохот - захлебывающийся и пронзительный, мягкий и заразительный - и сейчас стоит у меня в ушах.
Любил малыш играть и с детьми, чаще всего с соседской девочкой. Они жили с нами в одном доме, только в другом подъезде. Охотно играл и один в тихие, спокойные игры. Мог с удовольствием возить машину, с наслаждением издавать подражающие звуки: трудности подъема, сигнала, шума, когда заводят машину и другие. Усердно нагружать и разгружать песок, и делал все так увлеченно, что не замечал - есть ли с ним рядом другие дети. А дети очень часто разрушали все, старательно построенное им из песка.
Бывало, заберется за дверь к игрушкам и что-то строит, складывает, да мы и приучали его не требовать к себе особого внимания. Ну, а если он один с чем-то не справлялся, бежал к нам за помощью и мы без отказа всегда помогали ему и играли с ним.
Любил Толюшка сказки и стихи, с большим удовольствием слушал их и днем и вечером, перед сном.
Я уже рассказывала, что малышу не было и трех лет, когда он научился различать марки автомобилей и показывать ручонками, как работает «дворник».
В нашем доме, в одной из секций первого этажа, был размещен магазин, торговавший легковыми машинами. Малыш и Тима любовались ими с балкона или спускались к магазину и гуляли среди разноцветных машин. Малыш обо всем допытывался, а Тима с видом знатока давал разъяснения.
Как-то малыш взял в руки карандаш, который ему не разрешалось брать, а я увидела, но решила не отбирать, дала ему бумагу и показала, как надо писать им. Крепко уцепившись за карандаш, Толюшка долго не мог решиться провести на бумаге первую линию. Но прошло некоторое время, его неуверенность улетучилась, и он отважился наметить несколько линий. Однако они получались какими-то нескладными, и когда я окинула все нарисованное на листе, то увидела, что отдельные линии вообще ни на что не похожи. Правда, в уголке листа я заметила нечто на что-то похожее и спросила малыша:
- А это что ты нарисовал?
Он не задумываясь, отвечает:
- Легковую машину!
Но мои глаза ничего не могли разглядеть, кроме карикатуры.
- Что-то я не вижу здесь машину? Какую ты нарисовал?
Толюшка понурил головку и чуть не плача стал водить карандашом на чистом месте, бормоча: «Смотри! Смотри!» И вдруг, в самом деле, в казавшейся мне карикатуре, которая теперь была нарисована более старательно, я рассмотрела, что линия контура точно повторяла все еле уловимые изгибы машины и где-то незаметно сходилась наверху:
- Верно, сыночек, в самом деле, машина! Но, наверное, ее кто-то поломал!
Малыш весь просиял и даже улыбнулся.
И я вспомнила пословицу: «Лиха беда – начало». Ничего, ведь он только начинает. Будут неудачи и огорчения и, быть может, он со временем поймет, что такое упорный труд. «Без начала не бывает продолжения».
Вечером малыш показал свое «искусство» папе, и папа сразу увидел среди изогнутых линий контур машины, чем обрадовал малыша. И, поглядывая на меня, он лукаво сощурил глазки.
С тех пор мы часто видели, как малыш сидел, вобрав головку в плечи, и на лобике обозначались продолговатые морщинки от пристального всматривания и старания, как у взрослого. Он рисовал.
Итак, процесс рисования начался. А это - уже частица духовной жизни ребенка. Он не только переносит на бумагу что-то из того, что его окружает, но и живет в этом мире. И, кроме того, мы считали, что приучая малыша к рисованию, мы поможем ему выработать усидчивость и облегчить впоследствии написание букв. Буквы он выучит по картинкам, играя среди игрушек. Писать же буквы и отдельные слова он сможет лишь после того, как научится изображать на бумаге линии, кружочки и предметы. И тогда писать он будет уже натренированной рукой, рукой, которая будет уверенно и твердо держать карандаш.
Помню, к нам зашла соседка и увидела Толюшку на скамеечке у табурета с карандашом в руках, где он с натугой и старанием что-то рисовал. Соседка рассмеялась, глядя на эту картину, и спросила малыша:
- Сколько же тебе лет, мальчик?
Он посмотрел на меня, потом на соседку и, пожав плечиками, стал считать:
- Два,…три… Нет, двадцать!
Мы улыбнулись.
- А сколько же это? Покажи на пальчиках.
Толюшка, не поднимая головы, пошевелил пальцами, загнул один палец, потом другой и остановился.
Соседка не унимается и просит:
- Ну, покажи же, сколько нужно пальчиков?
Малыш нахмурился, замялся на мгновение и, пожав плечиками, сказал:
- Не знаю, наверное, у меня не все пальчики…
Рос малыш без дерзких и повелительных замашек к нам и по отношению к окружающим. Мы не потакали его капризам. Мне вспоминается, когда Толюшка хотел чего-нибудь недозволенного, то напоминали ему слова из детского стихотворения:
«Бросил на пол он блины – хочет жареной луны!»
- Ты что, хочешь жареной Луны?
Он молчит, и хотя лицо озарит улыбка, однако в глазах его стоят слезы, но уже не делает попытку просить то, чего ему не разрешали.
Он должен примириться со своей тяжелой участью, но впоследствии без особой муки будет смотреть на то, как от него убрали что-то вкусное или книгу, которую еще нельзя ему брать и т.д. Он должен понять, что не все его желания осуществимы.
Как сейчас помню. Малыш принес домой чужую игрушку, забытую кем-то из детей в песке. Я заставила его отнести ее туда, где он ее взял, а он говорит:
- Деток возле песка нет, они ушли домой.
- Хорошо! Но вечером, когда пойдем гулять, ты не забудь взять ее с собой.
Он промолчал.
Наступил вечер. Мы уже собрались выходить из квартиры, а малыш игрушку не берет, подержал ее в руках и положил рядом со своими игрушками. Я, как бы не видя его замешательства, говорю:
- Сынок, ты взял чужую игрушку? Ведь ее, наверное, уже кто-то ищет, да еще и плачет.
Малыш остановился, постоял немного в нерешительности, посмотрел на игрушку, потом на меня, и, наклонившись, без желания, взял ее. Ему не хотелось, как и каждому ребенку, с ней расставаться, но видя, что я помню и не разрешу оставить ее дома, нехотя пошел со мной на улицу.
Надо учить ребенка элементарной порядочности и учить навеки: отдай игрушку, оставь при себе совесть.
Ведь ясно, если привыкнув со дня рождения к всеобщему вниманию, к легкости получать самые приятные удовольствия, он подумает, что все обязаны исполнять его прихоти. Нельзя разрешать детям все, что им захочется. Не все природные движения души ребенка бывают только хорошими и здоровыми. Получив право требовать повиновения себе, он быстро, чуть ли не с пеленок, выходит из природного состояния и приобретает пороки – одни по нашему недосмотру, другие по нашему примеру. И чем больше потакаешь, тем желания больше растут. Но когда-то же нужно будет остановиться? И вот тогда непривычный отказ будет очень болезненным. Вот почему мы приучали малыша к отказу. Если можно было, позволяли без оговорок, но настойчивостью и слезами он никогда ничего не добивался. Любовь не ослепляла меня.
Как-то Толик попросил у меня, я уже не помню что, и я, не раздумывая, разрешила ему взять. Он внимательно на меня посмотрел и вдруг сказал:
- Ты же говорила, что нужно пять раз подумать, а потом разрешать. Разве ты уже пять раз подумала?
И тут же добавил:
- Мама, как это пять раз подумать?
Разумное воспитание, конечно, вещь трудная: сказать любимому ребенку «нельзя» не особенно весело, гораздо легче постоянно видеть его веселое личико и от души радоваться, видя эту дорогую и хрупкую живую игрушку. Но в этом чувстве нет настоящей деятельной любви к ребенку. Это лень ума и воли, которые порождаются отсутствием сознания ответственности перед существом, которому осмелились дать жизнь.
Как говорят: «Нет худа без добра». Кто из родителей не был свидетелем такого случая. «Малыш приблизился к клумбе, оглянулся и быстро сорвал цветок. Но он спешил, так как знал, что рвать нельзя, и вырвал растение с корнем и бросился бежать. Кто-то сказал: «Что ты делаешь? Ах, какой ты нехороший». Но тут же раздался ворчливый голос его матери: «И что кричишь! Подумаешь, ребенок цветок сорвал! Постыдились бы. Эка мелочь. Цветка стало жалко!»
Правда, дети цветы нашей жизни, пусть растут, но не срывают цветы удовольствия. Хотя один японский писатель утверждает: таков людской обычай – детей называть цветами, пока они не появились на свет.
«Прямо у края тротуара растет роза, нежная, беззащитная. Протянул руку и… А сколько сил надобно для того, чтобы преодолеть безобидный соблазн: не сорвать, даже не прикоснуться к розовому лепестку, уберечь эту хрупкую красоту от прикосновений. Это труднее, чем строить дом, чем поднять на пустыне сад».
Конечно, случайную, неосторожную провинность надо простить. Но мелочей не должно быть.
У Байрона есть такие слова:
«…Давно известно – мелочи как раз,
Сильней всего долбят и точат нас».
Ребенок, играя, шутя, ударил мать по лицу, матери почему-то понравилось и она говорит: «Еще, сынок, еще!» Сынок рад стараться. Вот он грубо закричал на отца и его не остановили и не пристыдили, наоборот, родители потешаются над его шалостями и получают от этого удовольствие. Прежде чем сесть за стол, ребенок подошел и ударил кошку ногой и т.д. Изо дня в день и очень часто шалости повторяются. Надо остерегаться таких забав, чтобы потом не сожалеть и не сказать: «Засосала его, как патока муху».
Одна из причин детской невыдержанности – это непоследовательность и противоречивость родительских требований.
Если мы говорим ребенку «нет» или «нельзя», то он должен понимать, что не все его желания осуществимы. Это он должен уяснить на всю жизнь. Ибо сама жизнь может поставить его в такие условия, когда придется исцеляться от капризов и дерзких побуждений «дорогой ценой», претерпеть много унижений, обид и неприятностей.
Я все время отдавала сыну, так как ясно представляла, что значит, когда ребенок предоставлен сам себе. У этих детей много недостатков, они не только делают то, что им хочется, но и родителей, особенно матерей (которым всегда можно угодить), заставляют выполнять все их желания, которых с каждым днем и годом становится все больше и больше, они помыкают окружающими, «выходят из себя», не умеют и не хотят ждать.
Больно смотреть на то, как балованный и капризный ребенок распоряжается всеми и притом в повелительном тоне. А что будет потом, когда он подрастет? Наверное, без жалости и совести будет тиранить своих родителей.
С ранних лет мы приучали малыша к отказу, и если не удовлетворяли его просьбу, то он всегда должен понимать, что без причины ему не отказывают. В некоторых случаях он мог понять - по какой причине ему отказали, но часто понять не мог. Мы не пускались с ним в рассуждения и ничего страшного в этом не находили, а считали: лучше, если малыш привыкнет к мысли, что ему не откажут, не имея на то веской причины.
Убеждать и доказывать сыну необоснованность его желания – я считала недопустимым. Ведь в раннем возрасте ребенку почти непонятны житейские отношения и даже само значение многих окружающих его предметов. Как же можно его убедить? Кроме этого, очень опасно обращаться к детской рассудительности. В этом случае они охотно будут судить обо всем доступном и недоступном их еще малому разуму. А те, кто имел смелость обратиться к их умишку, способствуют тому, что их дети быстро становятся спорщиками, врунами и всегда будут стараться переспорить взрослых и своих сверстников.
Дети должны уяснить, что старшие разумнее их, если, родители не дадут детям основание думать иначе, и они никогда вам не скажут: «А что ты понимаешь!»
В этих убеждениях, как ни странно, есть большая доля истины.
Прости, дорогой, опять мои мысли забрели в…
Бежит время. Давно ли, кажется, малыш родился, а уже разговаривает, растет любознательным и начал задавать бесчисленные вопросы, на которые мы старались давать ответы. Раз дело дошло до «почему», теперь все: нужно набраться сил и терпения.
Почти все дети задают своим родителям один и тот же вопрос. Задал его сын и мне, однажды, когда мы бродили с ним по городу:
- Мама, откуда берутся дети?
Он произнес эту фразу тихо, но от нее у меня зазвенело в ушах. Я ответила, растерявшись, первым попавшим на ум соображением:
- Сыночек, мы купили тебя в магазине.
Малыш немного помолчал и опять спрашивает:
- А почему же, сколько я не хожу с тобой по магазинам, не видел, чтобы там продавали деток?
- Потому, что я не захожу с тобой в те магазины, где продают детей.
- А мы зайдем в такой магазин?
- Нет, Толюшка! Туда нас не пустят!
- Почему? Давай попросимся, мне так хочется на них посмотреть.
Я заторопилась, увеличила шаг, в надежде, что он немного поотстав от меня, забудет о своем допытывании.
Вдруг он кричит:
- Мама, не иди так быстро, у тебя ноги смотри какие длинные, а мои еще не выросли, и я тебя не могу догнать!
Пришлось подождать. Несколько минут он шагал молча, по-видимому, пережевывая услышанное.
В это время мы как раз проходили мимо магазина, малыш остановился, его внимание было чем-то привлечено, схватил меня за руку и торопливо потянул к двери.
- Нет, нет, сыночек, любопытных в магазин не пускают, а ребеночка нам купить не на что, нужно много-много денег. Вот ты подрастешь, а мы с папой соберем денег, потом подумаем. Хорошо?
И тут я посмотрела на Толика и смутилась: малыш тянул посмотреть игрушки, он почти забыл, о чем шел у нас разговор, а я, будучи под напряжением, продолжала сама развивать и поддерживать эту тему.
Малыш уже забыл об игрушке и ответил:
- Ладно! А ты не забудешь?
- Нет!
Это обещание, по-видимому, вполне удовлетворило его, и он тут же повернулся в другую сторону, забыв обо всем.
Через некоторое время я взглянула на малыша, он увлекся леденцом, перекладывая его с одной щеки на другую.
Немного погодя, опять вопросы: почему небо – небо, а день – день, как растет дерево, как разговаривает травка и т.д.
Отвечая на вопросы малыша, старались сохранить детскую пытливость как можно дольше, зная, что в ранний период детства все воспринимается остро и много. Старались не ослабить интерес к окружающему и мышлению. А процесс мышления как раз и начинается с возникающей потребности задать вопрос и получить ответ. Это расширяет знание, а отсюда появляются и новые вопросы, которые активизируют мысль.
Однако приучали малыша к тому, чтобы он задавал вопрос только тогда, когда он действительно хочет что-то узнать. Не допускали, чтобы он перебивал взрослых, вмешивался в разговор и допытывался обо всем и задавал любые вопросы, которые приходят ему в голову. Это уже не любознательность, а желание быть предметом всеобщего внимания, чувствовать себя «ровней» и получать удовольствие от своей болтовни. Это ведь не средство для образования, а скорее развитие легкомыслия и тщеславия. Невежество с годами может уменьшиться, но тщеславие, нет. Оно, наоборот, будет еще больше расти.
Кроме всего этого, возникает хорошая почва для говорунов. Дети вырастают уверенными людьми, которые умеют только говорить. Те родители, которые хотят видеть своих детей счастливыми, так не поступят. Дети не могут быть счастливыми от того, что целое общество взрослых, не смея при них и слово сказать, любуется их ребячеством.
Что переживает тот ребенок, который слышит от взрослых:
- Какой находчивый, какой умный ребенок!
Все это калечит душу ребенка. Не раз приходилось наблюдать, как ребенок, которому чего-то не разрешили, не уступили, не сказали «молодец», не похвалили, болезненно на это реагирует, сердится, обижается и даже со слезами уходит в другую комнату. Разве все это способствует их счастью? Взрослые теряют голову от похвал, а что же тогда творится в душе у ребенка?
Вместо того, чтобы потешаться, как пишет Жан Жак Руссо, лучше не дайте зародиться в нем любви к похвалам, почитанию и подождать, когда они будут действовать и говорить самостоятельно и со всей радостью материнского сердца послушайте, что о вашем сыне или дочери будут говорить другие.
Колоссальные и неисчерпаемые резервы таятся в дошкольном детстве. Ребенок в этом возрасте пытлив, его интересует и увлекает все вокруг.
Гуляя с малышом по улицам, скверам, ему открывается окружающий мир, и каждый день приносит что-то новое и неожиданное. Он весь под впечатлением ярких красок цветов, травки и увиденного вечернего освещения. Все это надолго останется в памяти. Память – это свойство всего живого, черты лица - тоже «память», например, о наших родителях. Память поддается тренировке и развитию, но «память в старости слабеет лишь в случае недостатка в ней упражнений» (Цицерон).
Конечно, тренируясь изо дня в день, ребенок не обязательно должен достичь каких-то высот, но он во многом не будет чувствовать себя беспомощным. Мы старались, чтобы малыш получил разнообразный запас знаний и не сосредотачивали его внимание на каком-то одном направлении, считали это полезным для его воспитания в юности и для поведения в течение всей жизни.
Правда, это не дает возможности воспитывать маленьких гениев, вызывать восхищение в юности, но зато помогает воспитывать людей, которые внушают к себе уважение в последующие годы.
Но это не значит, что надо постоянно насиловать детей, заставляя их заучивать что-то. Надо как можно больше дать ребенку умственной и духовной пищи в годы его роста, в дошкольном детстве, потому что, недодав ее, – означает отнять навсегда и безвозвратно.
В четыре года осторожно начали Толюшке показывать буквы и заучивать. И с небольшим нажимом приучали к усидчивости: рисовали, лепили из пластилина. Скоро у него появилась и обязанность: написать несколько букв, столько-то минут порисовать. Так постепенно и не спеша малыш выучил все буквы, потом слоги и через некоторое время научился читать по слогам.
